Глен Кук - Крепость во тьме [книги 1, 2, 9] [сборник litres с оптимизированными иллюстрациями]

Даже тогда он задумывался о том, почему они с Саджаком вместе и что заставляет того идти все дальше и дальше.

Саджак, похоже, снова заснул. Мальчик почувствовал, как голод когтями раздирает его внутренности. Он не помнил, когда не бывал голоден.

Рука его метнулась к мешку, но тот оказался пуст.

Старик оставил это без ответа. На этот раз он действительно спал.

Пришла пора пополнить опустевшие запасы. Заработать деньги честным путем было нелегко даже в лучшие времена…

Он бродил среди людей, стараясь казаться неуклюжим и медлительным. И хотя ему не хватало проворства, он был достаточно ловок – и дерзок. Он столь искусно забрал кошелек у капитана гвардии, что тот ничего не заметил, пока не зашел в раскаленную от жары таверну и не попросил вина.

К тому времени толстяк был уже в трех кварталах оттуда, покупая выпечку. Но у него имелся один недостаток – слишком запоминающаяся внешность.

Капитан гвардии, однако, совершил тактическую ошибку: он начал орать, что накажет преступника, еще до того, как его поймал. Толстяк взвизгнул и бросился прочь, зная, что его могут отдать в рабство, а то и изувечить или обезглавить. Ему удалось сбежать и вернуться к Саджаку, прежде чем тот проснулся.

Сердце его колотилось еще долго после того, как он отдышался. То был третий раз за неделю, когда он оказался в смертельной опасности. Судьба ему не благоволила. Вскоре люди начнут высматривать смуглого толстого мальчишку с ловкими руками. Пора было двигаться дальше.

Но старик никуда двигаться не собирался. На этот раз он намеревался пустить тут корни. Нужно было что-то делать.

Внезапно Саджак проснулся.

– Что ты на этот раз задумал? – бросил он. – Опять своровать у меня еду? – Он схватил трость и ткнул ею в мешок. – А?

Мешок был полон.

Толстяк улыбнулся. Он всегда покупал черствые булки, поскольку у старика были плохие зубы.

– Наверняка украл! – Саджак, пошатываясь, поднялся. – Я тебя проучу, маленький слизняк…

Толстяк, у которого не было сил бежать, жалобно заскулил. Старик начал лупить его тростью.

Нужно было что-то делать.

– Хозяин, – прохныкал он, когда его мучитель наконец устал, – какой-то человек хотел тебя видеть час назад.

Время пришло.

– Какой еще человек? Я никого не видел.

– Он приходил, пока хозяин медитировал. Какой-то большой человек из города. Предлагал тридцать оболов за гарантированное гадание на цыплячьих потрохах, чтобы выбрать между ухажерами дочери. Один бедный, другой богатый. Он предпочитает богатого, девушка любит бедного. Чтобы утаить все от дочери, он сказал прийти в полночь. Я сказал ему, что у хозяина есть средство, чтобы превозмочь любовь, и оно доступно еще за двадцать оболов сверху.

– Лжец! – Впрочем, трость на этот раз опустилась без особой силы. – Двадцать и тридцать? В полночь?

На эти деньги можно было купить множество вина и полностью забыться.

– Чистая правда, хозяин.

– Где?

– На Большой улице. У Передней дороги, возле Фадема. Он оставит ворота открытыми.

– Пятьдесят оболов? – Саджак зловеще усмехнулся. – Дай мне мои снадобья. Смешаю ему что-нибудь, от чего у лягушки волосы вырастут.

Толстяк обычно засыпал и в куда худших условиях. Но он глаз не сомкнул, дожидаясь полуночи.

Дождь начался, как всегда, через час после захода солнца. Старик кутался в плащ, толстяк – в свои лохмотья. Пришло время сознаться во лжи – или действовать дальше.

Он решил действовать дальше. Усадив хозяина верхом на шелудивого осла, он повел животное по безмолвным улицам, вверх и вниз по склонам холмов, то и дело сворачивая, чтобы запутать дорогу. Ни грабители, ни стражники их не беспокоили.

Они прошли мимо замка Фадем, где располагалось правительство Фадемы, и все так же никто не обратил на них внимания. Наконец они оказались в том месте, которое выбрал толстяк.

Аргон располагался на треугольном острове, соединенном с другими островами дельты плавучими мостами. Вершина треугольника указывала вверх по течению, где невидимые потоки были быстрее всего. Именно там древние инженеры построили самые высокие стены, подножие которых скрывалось в реке. В ста футах ниже по течению и в четверти мили к югу находился понтон, связывавший Аргон с пригородами на соседнем острове. Дальше, погруженные во тьму, простирались плодородные рисовые острова, основа богатства Аргона.

Толстяка все это не интересовало – экономика для него ничего не значила.

– Отсюда придется идти пешком, – сказал он. – Господин сказал – животное может испортить его сад.

Старик недовольно проворчал, но позволил мальчику помочь ему сойти с осла.

– Сюда. – Он взял Саджака за руку.

– Проклятье! – рявкнул старик минуту спустя, поднимаясь из дождевой лужи глубиной почти в четыре дюйма. – Уже во второй раз! – Он ударил мальчишку тростью. – Ты специально это подстроил! – Еще удар. – В следующий раз иди в обход.

– Мои искренние извинения, хозяин. Обещаю, что буду осторожнее. – Губы парнишки изогнулись в ухмылке. – Горе мне! Опять лужа на дороге!

– Иди в обход.

– Не получится – там по сторонам клумбы. Господин рассердится. – Он помедлил. – Хотя… она всего в четыре фута шириной. Я перепрыгну и поймаю хозяина, когда он прыгнет следом. – Он осторожно подвел старика ближе и преувеличенно громко крякнул, а затем услышал собственный голос: – Ха! Все просто, хозяин. Только прыгай дальше для надежности. – (Выругавшись, старик взмахнул тростью.) – Ну давай же, хозяин, пожалуйста. Господин рассердится, если предсказатели опоздают. Прыгай. Я поймаю.

У толстяка отчаянно колотилось сердце, кровь стучала в ушах. Казалось, старик тоже слышит этот оглушительный, словно топот марширующей пехоты, шум…

Выругавшись в последний раз, Саджак присел и прыгнул.

Закричал он, лишь когда пролетел полпути до реки.

Напряжение спало. Толстяк вскинул руки и пустился в пляс.

– Эй! Что там происходит?

По ведшим к крепостной стене ступеням спешил ночной стражник. Толстяк бросился к ослу, но животное не собиралось двигаться с места. Нужно было выкручиваться.

Стражник увидел перед собой рыдающего в три ручья парнишку.

– Горе мне! – плакал тот. – Какой же я глупец!

– Что случилось, сынок?

Толстяк продолжал рыдать – это у него получалось лучше всего.

– Мой дедушка, единственная родная душа, только что прыгнул со стены. Я идиот. Поверил, будто он хочет в последний раз взглянуть ночью на реку. – Он сделал вид, будто пытается взять себя в руки. – Единственный мой родственник. Он был смертельно болен, и у нас кончились деньги на опиум. Дурак, я дурак… мне следовало сообразить…

– Ну-ну, сынок. Все будет хорошо. Может, оно и к лучшему, а? Если он так страдал?