Глен Кук - Крепость во тьме [книги 1, 2, 9] [сборник litres с оптимизированными иллюстрациями]

Пора было поискать пастбище позеленее. Но теперь ему был открыт лишь один путь – на запад, куда он якобы давно уже направлялся.

Жизнь пока что ничему его не научила – он намеревался вернуться к своему обычному образу жизни, как только пересечет горы. Но он еще не знал, что даже там его будет преследовать злой рок, который он сам на себя и навлек.

Пока же, стоя в безопасном отдалении на вершине холма, он смеялся и выкрикивал издевательские реплики в сторону Некремноса.

«Я отличный насмешник, – продолжая ухмыляться, подумал он. – Лучший в мире насмешник. Величайший насмешник. Хорошая мысль. С этой минуты, сэр, – он ударил себя в грудь кулаком, – нарекаю тебя Насмешником».

То было самое близкое подобие имени, которое ему предстояло носить до конца своих дней.

Он путешествовал на юг по укромным тропам, пока не добрался до селения в окрестностях Троеса, где выпросил себе работу водоноса при караване, направлявшемся в Воргреберг в Кавелине, в Малых королевствах к западу от гор М’Ханд. Караван пересек обширные безлюдные равнины, обогнул руины Гог-Алана, а затем поднялся в горы, еще более высокие и негостеприимные, чем Насмешник видел на Дальнем Востоке. Тропа извивалась в узком ущелье Савернейк, мимо охранявшей его мрачной крепости Майсак, и спускалась к городу под названием Баксендаль.

Там, развлекшись с девушкой и выпив вина, Насмешник сел играть в кости с местными жителями. Его поймали на мошенничестве, и ему снова пришлось бежать, на этот раз в краю, где он не знал ни единого слова на местном языке.

В Воргреберге он задержался достаточно надолго, чтобы поверхностно освоить несколько западных языков. Он быстро учился, пусть познания его были и не слишком глубоки.

День за днем Эль-Мюрид сидел у постели Мерьем. Иногда к нему присоединялась дочь или Сиди, молившиеся вместе с ним. Туда же приходили и командиры, когда им требовались те или иные указания. Именно туда пришли к нему генералы Карим и эль-Кадер с радостным известием об ошеломляющей победе над войсками роялистов возле руин Ильказара. Исход этого сражения значил намного больше, чем захват Аль-Ремиша, сломив хребет сопротивлению роялистов. Хаммад-аль-Накир теперь принадлежал ему.

Он все так же сидел рядом с Мерьем, когда наконец появился измученный, высохший Насеф.

– Щенок Юсифа ускользнул от меня. Но Радетик заплатил свою цену. – (Эль-Мюрид лишь кивнул в ответ.) – Как она, Мика?

– Без перемен. Все так же без сознания. Столько времени спустя… Судьба жестока, Насеф. Она дает одной рукой и отбирает другой.

– Так, скорее, сказал бы я. Тебе бы следовало выразиться: «Господь дает, и Господь забирает».

– Да, наверное. Снова зло вползает в мой разум. Оно никогда не упускает возможности, верно?

– Такова природа Зверя.

– Всевышний уготовил мне тяжкий путь, Насеф. Хотел бы я понять, куда он меня ведет. Мерьем никому не причинила зла, а даже если и так, то заплатила стократ уже тем, что стала женой Ученика. Почему это должно было случиться сейчас, когда победа столь близка? Когда ее дочь вот-вот получит имя? Когда мы наконец можем начать хоть сколько-нибудь нормальную жизнь?

– Она будет отмщена, Мика.

– Отмщена? Кому еще осталось за нее отомстить?

– Сыну Юсифа. Гаруну. Претенденту на трон.

– Он в любом случае умрет. Хариши уже освятили его имя.

– Ладно, тогда кому-нибудь еще. Мика, у нас есть работа. Завтра начинается Дишархун, и ты не можешь сидеть взаперти. Собираются правоверные, которым мы обещали это празднество много лет. Придется на какое-то время забыть о личной боли.

– Само собой, ты прав, – вздохнул Эль-Мюрид. – Я жалел сам себя, просто чуть дольше, чем требовалось. Но ты… ты ужасно выглядишь. Все так плохо?

– Этого не описать словами. Они применили какое-то колдовство. Я единственный, кто остался в живых. И я не помню, что произошло. Я словно потерял там пять дней жизни. Была какая-то башня… – Но он не был в том уверен.

– Всевышний позаботился о тебе. Он понял мои нужды.

– Мне нужно отдохнуть, Мика. У меня не осталось сил. Вряд ли я сумею тебе чем-то помочь в ближайшие несколько дней.

– Отдыхай, сколько понадобится. Ты будешь нужен мне больше, чем когда-либо, если я потеряю Мерьем.

Когда Насеф ушел, Эль-Мюрид снова помолился. На этот раз он просил лишь о том, чтобы его жене было позволено увидеть крещение дочери.

Для нее это слишком многое значило.

То был самый большой, шумный и радостный Дишархун на памяти всех живущих. Из самых дальних краев Хамад-аль-Накира пришли правоверные, чтобы разделить празднование победы со своим Учеником. Некоторые шли столь издалека, что прибыли лишь в Машад, последний Священный день. Именно в этот день Эль-Мюрид должен был объявить о победе и провозгласить Царство Мира. И им посчастливилось оказаться здесь в самую важную дату в истории веры.

Толпа собралась столь огромная, что пришлось возвести специальный помост для выступающих. В сами Храмы разрешалось войти лишь немногим специально приглашенным гостям. Свидетелями же крещения предстояло стать только старейшим последователям Ученика.

Незадолго до полудня Эль-Мюрид прошел со стороны Храмов и поднялся на помост. Сегодня должно было состояться его первое ежегодное обращение к Царству.

– Эль-Мюрид! Эль-Мюрид! – скандировала толпа, топая и ритмично хлопая в ладоши.

Ученик поднял руки, призывая к тишине, и в лучах ослепительного солнца вспыхнул амулет, который дал ему ангел. Толпа заохала и заахала.

Религия менялась помимо желания Эль-Мюрида. Он считал себя всего лишь голосом, учителем, избранным для провозглашения нескольких истин. Но в умах и сердцах последователей он был чем-то намного большим. В отдаленных частях пустыни ему поклонялись как Всевышнему во Плоти, хотя сам он об этом ничего не знал.

В первой его речи в день Машад не говорилось ничего нового. Он провозгласил Царство Мира, повторил религиозные законы, объявил о помиловании бывших врагов и приказал всем трудоспособным мужчинам Хаммад-аль-Накира явиться следующей весной на военные сборы. А также он пообещал, что, если Господу будет угодно, неверные к тому времени будут покараны, а права империи восстановлены.

Те, кто уже бывал раньше в Аль-Ремише на праздновании Священных дней, удивлялись отсутствию иноземных торговцев и послов. Неверные не признавали притязаний Эль-Мюрида на светскую власть.

Спускаясь с помоста, Эль-Мюрид почувствовал слабость. Руку и ногу раздирала боль. Он позвал врача, и Эсмат дал ему желаемое. Со своим господином он больше не спорил.