Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Неизвестно, как долго бы он приводил себя в порядок и собирался с мыслями, если бы сверху не поступила новая порция кошмарной мерзости. Тогда его испуг сменился злостью на тщетность трудов. Он снова зажег фонарь и, грязно ругаясь, пошлепал дальше. Теперь он не обращал внимания на покрывающие его с ног до головы ошметки крыс, только иногда вытирал ставшие невероятно липкими руки о штаны.

Наконец, миновав несколько уходящих в сторону тоннелей, в которые он не рискнул сунуться, Йозефик добрел до старой ржавой лестницы, упиравшейся в люк. Отверстие в люке периодически освещалось вспышками салюта. Йозефик поставил фонарь на дно трубы, но тот начал медленно тонуть и заваливаться набок. Тогда, откинув всякую брезгливость, он наскреб кучу отвратительной грязи и водрузил на нее лампу.

– Маяк «Крысиная надежда», – усмехнулся он.

Перед тем как подниматься на поверхность, Йозефик проверил, в порядке ли револьвер. В красном свете фонаря и кусках крысиных черепов тот смотрелся до дрожи аутентично. Из ствола с ленивым чавканьем вылез комок канализационной дряни. Настало время проникнуть в стан врага и вырвать из его безумных лап Сьомирину.

По лестнице лезть оказалось неимоверно трудно. Надышавшись канализационных миазмов, Йозефик с трудом сохранял вертикальное положение. Его сильно раскачивало, а ноги не желали становиться на ступеньки с первого раза и настойчиво намекали на желание отняться. Верхняя часть колодца скрывалась в темноте, так как свет сильно запачканной лампы туда не дотягивался. Последнюю часть подъема пришлось преодолевать на ощупь. Йозефик понял, что достиг люка, когда со всего маху треснулся об него темечком. Грязное ругательство отправилось гулять в канализацию.

Прежде чем выбраться во двор-колодец, лишенный всяких окон, Йозефик намучился с люком: несколько раз прищемил пальцы, утрамбовал шляпу на голове и ушиб плечо. Поэтому, когда молодой человек выкарабкался на поверхность, он с выражением обреченной злобы на пунцовом от натуги и удушья лице швырнул тяжеленный люк об стену. Люк этого не заметил и не извинился. Йозефик несколько раз топнул по нему, плюнул в сердцах и ушел, слегка раскачиваясь, под арку.

Улочка, на которую он попал, освещалась ярко-алыми фонарями. Она была прочно зажата между домами-поганками, крыш которых не было видно из-за многочисленных балконов, заросших цветами, пустыми банками и одинокими лыжами. Пение и музыка приносились на нее недостойным доверия эхом, однако даже в несколько искаженном виде они уже не казались звуковым сопровождением исступленной пляски из седого прошлого, как это было за стенами поселка. Но все же Йозефик не заметил разницы. В его ушах барабанил обезумевший пульс, и ему все казалось исступленной пляской.

Тяжелой поступью он двигался вдоль стен, оставляя на них грязный след из фрагментов крысиных голов. Револьвер он держал наготове, впрочем, при всем своем желании не смог бы выпустить его из руки, так как рукоятка намертво прилипла к ладони.

Йозефик чувствовал себя крайне дурно. У него кружилась голова, путались ноги, горела морда, и перед глазами все плясало и скручивалось. В общем, путешествие под землей не прошло для него даром. Вспышки фейерверков заставляли самые безобидные предметы швыряться по стенам кошмарными тенями, и молодой человек, чье душевное равновесие было нарушено первой поставкой крысиных голов, противно вскрикивал в такт залпам салюта.

К счастью, на его пути не попадалось чудовищных обитателей этого богохульного города. Даже кошек и собак не было видно. Ну еще бы, ведь их должны были сожрать задолго до крыс, как решил молодой человек. Голова Йозефика функционировала все хуже. Он периодически забывал, где он, кто он, зачем он сюда пришел и даже свой почтовый индекс. Иногда только его глаза принимали более-менее осмысленное выражение и тогда он шептал:

– Сьомирина, пс-с-ссы…

На его пути попалось крохотное уличное кафе, перед которым стояли столики с окровавленными зонтиками. Повсюду были разбросаны чьи-то потроха. За одним из них сидела тварь в пышном красном платье с двумя своими маленькими ублюдками. Их губы и руки были измазаны кровью. На столе стояла миска, из которой торчал до боли знакомый хвост, покрытый пятнами еще не застывшей крови.

Йозефик пошел вперед на негнущихся ногах и захрипел:

– Йойк! Йойк… Пс-с-ссы! Йойк… Пс-с-ссы… С-с-с-с!

Тварь в платье издала нечеловеческий вопль, от которого у молодого человека потемнело перед глазами. Он схватился за лицо и в ужасе заорал. Он метался, опрокидывая столы и стулья, как раненый зверь, пока не налетел на столб. Йозефик упал. Он лежал и бессильно всхлипывал, пока зрение не начало возвращаться к нему. Тварь со своими отпрысками исчезла. На земле среди разгромленной мебели лежала треснувшая миска. Из нее медленно вытекала темная кровь, и на дне лежала лишенная кожи голова белки. Йозефик взвыл. Его животный вопль пошел гулять по переулкам, пока не достиг главной площади. Музыка и пение на несколько мгновений прервались, но потом грянули с новой силой.

Йозефик пошел на звуки темного веселья. Он с ужасом представлял, что эти нечеловеческие твари могли сделать со Сьомириной. Если им было под силу живьем обглодать такую опасную тварь, как Йойк, так, значит, у этой хрупкой девушки вообще не было шансов выжить. Он, стискивая зубы, думал, что сейчас ее пытают на главной площади на потеху толпе.

– Может, они даже дают мелким ублюдкам срезать с нее кусочки кожи. Чтобы они учились… Да, они учат своих ублюдков, – жарко шептал он, и его руки мелко дрожали, он тискал револьвер, как салонная барышня платочек. – Но ничего, ничего. Милая Сьомирина, они поплатятся. И за Йойка, и за тебя… Пс-с-ссы!

Нетвердой походкой Йозефик шел к площади. Шум и свет стали невыносимыми. От переполнявшей пространство музыки и пения голова гудела как колокол. Перед глазами мелькали глумливые лица ряженых в красное тварей. По их коже проскальзывали буруны, будто какие-то пронырливые паразиты играли друг с другом в догонялки. Они кричали и скалились, но, завидев Йозефика, будто каменели. Чувствуя грязную лапу ужаса у себя на сердце, молодой человек продолжал идти вперед. Не успевал погаснуть один огненный цветок салюта, как его место в небе занимал новый, беспрестанно освещая бледное, покрытое гадким потом виртонхлейновское лицо.

С приближением к площади число тварей росло. Многие уже не обращали внимания на шатающегося и бормочущего вир Тонхлейна. Он сам не заметил, как чудовищная красная толпа поглотила его. Он чувствовал прикосновения их омерзительных тел, жаркое влажное дыхание и жестокие удары копыт по его крайне грязным туфлям. Ощущение направления пропало напрочь, так же как и на поле ужасных кустов. Йозефик все сильнее прижимал револьвер к груди, чувствуя, что растворяется в этом горячем красном бульоне праздника зла.