Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Прыщавые поганки поселка оказались по правую руку от молодого человека. Он досадливо плюнул и распластался по земле в нужном направлении. Через несколько ползков путь ему преградил его собственный плевок, который деловитые муравьи уже растаскивали на сувениры. Йозефику для полного счастья только муравьев под одеждой не хватало. Проследив направление, куда трудолюбивые твари тащили его выделения, он по большой дуге обогнул их тропу. Следующей преградой ему послужил одуревший от жажды уж. Йозефик в змеях не разбирался, поэтому струхнул и долго пятился ползком, завороженно глядя на вяло пресмыкающееся пресмыкающееся. Весь иссушенный, с горьким вкусом земли на губах, он проникся братскими чувствами к змее. Он попытался поймать взгляд немигающих глаз, а потерпев неудачу, досадливо показал змее кукиш и уполз подальше. Его ждало еще много интересных встреч с обитателями непосредственно земной поверхности. Никогда он не думал, что жизнь маленьких существ так сложна и унизительна. Точнее, унизительна его судьба – опуститься столь низко.

Каждая новая встреча заставляла его менять направление, и, каждый раз поднимаясь на разведку, он оказывался в совершенно непонятных местах относительно поселка. Принимать вертикальное положение становилось все труднее. Земля манила все больше. Он понятия не имел, сколько времени пребывает в этом чуждом сплющенном мире. Голод он утолял улитками и думал перейти к потреблению жуков. Появилась мысль, что встреченная им змея, должно быть, недурна на вкус. Наступил вечер.

Над поселком поднялось багровое свечение. Неясные силуэты извивались в клубах подсвеченного дыма. Поднявшись в очередной раз, чтобы проверить верхнемировую обстановку, Йозефик замер. Световое представление над поганками показалось ему зловещим и, по его мнению, ничего хорошего Сьомирине не предвещало. Махнув рукой на осторожность, он начал продираться к зданиям в полный рост.

Идти в полный рост поначалу было непривычно. Йозефику приходилось прилагать немалые умственные усилия, чтобы ноги делали все как положено. Крупные белые цветки будто злонамеренно фыркали ему в лицо пыльцой. Жужжание насекомых, занятых в сельском хозяйстве, сошло на нет. Вместо него раздавался голодный стрекот всякой хищной гадости. Бесшумно роящиеся вокруг молодого человека мошки кровожадно пучили свои фасетчатые глаза и буквально истекали слюной. Йозефик благодарил богов за свой грунтовый покров, через который эти мелкие злыдни пробиться не могли.

Наконец он выбрался из зарослей и оказался на каком-то хозяйственном дворе. Несколько нахохлившихся амбаров, штабеля бочек под навесом и корявые силуэты хитроумных сельскохозяйственных агрегатов осветила яркая алая вспышка над крышами поселка. Загромыхал салют. Искаженное и причудливо перемешанное узкими улочками пение донеслось до Йозефика. Оно было наполнено кровавым ликованием и первобытной злобой, во всяком случае, так ему показалось. Грохот барабанов и душераздирающий скрип неизвестных инструментов подпитывали нехорошие предчувствия. Когда из загогулин одной из улиц буквально высыпалась какофония омерзительных дудок, Йозефик уверился окончательно:

– Все. Ее принесут в жертву. Как пить дать принесут! – завороженно прошептал он сухими губами.

Треск, с которым губы отломились друг от друга, напомнил Йозефику, что он ко всем своим более существенным бедам еще и от жажды изнывает. По пути к темным стенам домов ему попался мелкий, но широкий ручей. Вода в нем тягуче переползала через округлые булыжники, и крутые бока волн как-то подозрительно отблескивали в зареве салюта. Вир Тонхлейн дошлепал до середины ручья и рухнул на колени. Накопленный его кожными и одежными покровами слой грунта медленно пополз вниз по течению. Он пил медленно и долго. Подозрительные запах и вкус воды не могли пробиться к забитым грязью нервным окончаниям, ответственным за соответствующие чувства. Подвоха он тоже не чувствовал.

Стены домов на ощупь были шершавые и теплые. Только вот прохода между ними не было. Узкие зазоры не в счет, так как никакой возможности в них протиснуться не было, даже у покрытого скользкой грязью молодого человека. Между двух домов он смог просунуть голову, но остальные части тела мешали дальнейшему продвижению. В тот момент Йозефик был похож на перекошенного кота, пытающегося пролезть под дверью. Узкие щели будто насмехались над ним, выплескивая из лабиринта темных улочек мощный сладковатый запах и исковерканные мелодии.

Йозефик уперся лбом в стену и опустил руки. Его бессильные всхлипывания и скрежет зубов тонули в какофонии явно нечестивого веселья, наполнившей недоступный городок. Из бездны отчаяния вир Тонхлейна вывел раздавшийся у ручья громкий плеск. Он побежал обратно к ручью и нашел именно то, на что рассчитывал, – сливную трубу канализации. Она была выложена из позеленевшего темного кирпича и источала лютейшую вонь. Однако, несмотря на свою отвратность, запах не имел ничего общего с пищеварением.

Зарево салюта периодически озаряло вход в тоннель, но внутрь попадать не рисковало. Подземная тьма была непоколебима. Лезть туда без света было бы полным безумием, поэтому Йозефик вернулся на хозяйственный двор и устроил больше похожую на погром ревизию, в результате которой стал обладателем медной газолиновой лампы. Большой удачей было то, что рядом с ней лежала захватанная коробка спичек. Бережно прижимая к груди лампу, Йозефик вернулся к темному канализационному зеву. Свет первой зажженной спички пугливо дрожал под напором вываливающегося из города воздуха. Молодой человек зажег лампу, и ее мягкое подрагивающее свечение лишь усилило его тревогу. Огонек лампы был красным.

Особо привередничать было некогда. Йозефик с тоской глотнул относительно свежего воздуха и нырнул в тоннель. Высота прохода позволяла двигаться хоть и на своих двоих, но зато только согнувшись в три погибели. Красное свечение фонаря превращало темные пятна плесени на стенах в пугающие кровоподтеки и разбрасывало по стенам уродливые багровые тени. С каждым шагом воздух густел и, казалось, уже полностью состоял из сплошной отвратительной вони. Легкие наполнялись странным жжением. Щипало глаза. Сердце начало долбиться на волю из груди этого шального дурака, который упрямо продолжал шлепать по комковатой жиже. Йозефика начало шатать от стенки к стенке, лицо побагровело, а уши запылали огнем. Душу его наполнила злая радость.

Вдруг из небольшой незаметной трубы на потолке на него вылилась какая-то липкая теплая дрянь. Она покрыла его с ног до головы, выбила из рук фонарь, не преминувший использовать возможность потухнуть, и последний свой комок расположила прямо на его шляпе. Еле-еле справляясь с тошнотой, Йозефик нашарил среди теплых ошметков лампу и где-то с пятой попытки зажег. В алом свете ему предстало ужасающее зрелище. Вывалившаяся на него дрянь оказалась грудой бледно-серых, отчасти синюшных крысиных голов. Точнее, того, чем будут крысиные головы, если их долго-долго варить, а потом еще и дать этому вареву протухнуть. Изувеченные, покрытые осклизлой плотью черепа, зубы, выскочившие из своих гнездышек и размазавшиеся вместе с деснами по всей поверхности, выглядели, мягко скажем, неприятно. Йозефик заорал и вжался в стену. Почти теряя сознание от омерзения, он стряхивал с себя изуродованные крысиные головы, которые разваливались в кашицу между его пальцами, и только лишь мелкие крысиные зубки оставались целы.