Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Между лепестков по левую руку от судьи и по правую от Йозефика появились конвойные в блеклой серой форме и фуражках с зеленым околышем. На поясе у них висели длинные измятые дубинки с изрядным пробегом по чужим ребрам и почкам. Их плотное кольцо скрывало обвиняемого, облаченного в покрытое разводами рубище или вообще в мешок из-под картошки. Один из конвоиров держал цепь, другой конец которой был прикован к стальному ошейнику на шее обвиняемой. В виртонхлейновском сердце поднялась волна праведного гнева. Чего-чего, а подобного обращения с кем-либо прямоходящим он принять не мог. Ощущение гадости усиливалось оттого, что в этом варварском месте его, вир Тонхлейна, родственнички оставили свой благостный след.

«Это что же за заслуги у герцога Януша были перед этим сборищем зверей? – зло подумал Йозефик. – И насколько глубоко он сам в этой благости купался? Это я к тому все думаю, дорогой мой, чтобы знать, как тщательно надо мне отмываться».

Конвоир раскидал песок в центре зала и достал из него массивное черное кольцо, к которому пристегнул цепь. Он повозился с замком и, когда тот щелкнул, с гадкой улыбкой отряхнул руки. Конвой удалился, и Йозефик наконец увидел столь тщательно охраняемого, а значит, невероятно опасного преступника. Прибойная волна гнева из сердца окрасила его лицо, а плотно сжатые губы, напротив, побелели.

– Обвинение, – прогнусил судья, прикрыв глаза, тем самым показывая свое полное безразличие к происходящему. Когда ему объясняли, что судья должен быть беспристрастным, то явно перегнули палку. – Обвиняйте.

Государственный обвинитель бодро вскочил из-за стола. Отточенными движениями ног он нацепил ботинки. Он сделал несколько шагов к центру зала и встал лицом к судье. К мокрым ботинкам лип песок, а закатанные штанины, о которых обвинитель, кажется, позабыл, нелепо болтались около его бледных тощих ножек.

– Я…

– Протестую!

– Но…

– Протестую!!! – прорычал Йозефик. Он тоже весьма бодро выскочил под светлые очи судьи Амеха и как бы невзначай наступил на ногу государственному обвинителю.

– Можете протестовать, – сказал судья и медленно взмахнул дряблой рукой, с которой незамедлительно сорвалась горсть потных капель.

– Но папа! – воскликнул Лингнум Амех, будто ребенок, у которого отняли игрушку. В ответ судья бросил на него неожиданно острый взгляд и недовольно скривил жирные губы. Обвинитель съежился и поспешил укрыться за своим столом. В своем смятении он забыл снять ботинки, перед тем как снова поставить ноги в таз со льдом.

– Я требую, чтобы суд уважал честь и достоинство моей подзащитной, – твердо сказал Йозефик подхваченную где-то фразу. Он старался не смотреть в сторону своей подзащитной и по совместительству лингнумской обвиняемой. О судах он знал мало, но предполагал, что перед складом жира за кафедрой надо изображать глубокое уважение, что не очень удобно делать, когда тебя колотит от гнева. А именно пресветлое чувство гнева вызывало у него происходящее в суде Заячьего Ручья. Йозефик выдохнул и добавил как можно мягче: – Я требую, чтобы с моей подзащитной сняли цепи… – Тут он сорвался: – Потому что это не коза какая-то, а человек и мы в суде, а не на скотобойне!

– Извольте себя в суде соответствующе, – сказал судья Амех и вяло стукнул молоточком. В зале все затихли, как мышки, укравшие у кота нечто ценное, допустим, то, чего так любят хозяева лишать своих котов. Он медленно кивнул в сторону Йозефика: – Принимается. Проследуйте на свое место. Конвой!

Йозефик шел по песку зала к своему столу, и его обуревали очень разнообразные чувства. Первый успех в судебных делах заставил его побаиваться провала. Он опустился на свое место и зачем-то ткнул спящего Йойка в бок пером. Наверное, хотел, чтобы не ему одному было неудобно. Тот только перевернулся на спину.

В зал с важным видом вошел конвойный, но как только судья сделал намек на то, что задумывается над тем, не стоит ли повернуть голову в его сторону, чтобы одним глазком взглянуть, как тот выполняет свои обязанности, тот метнулся бледной серой тенью и дрожащими руками вцепился в замок на шее обвиняемой. От волнения он не мог вставить ключ в замок и грохотал цепью, как дурак банкой с горохом. Судья все же посмотрел на конвойного. Из того весь пот в один момент вышел, форма потемнела от влаги, а кожа стала бледной и полупрозрачной, как лучший свечной воск. Такого испуганного существа Йозефик в жизни не видел. Конвойный, как сомнабула, медленно поднял восковые руки, вставил ключ в замок и повернул до щелчка. Судья отвернулся. Цепь с лязгом упала на песок.

Йозефик вир Тонхлейн теперь смог найти в себе силы посмотреть на свою подзащитную. Она шла к нему босиком по песку. Да, песок все же скрадывал печальность ситуации. По песку приятно ходить босиком. Это даже ассоциируется с чем-то хорошим и приятным, например с морем. Но тут-то моря не было, а вот подзащитная была боса. Она действительно была одета в мешок из-под картошки, подпоясанный бумажной бечевкой. Трудно носить мешок из-под картошки так, чтобы он не выглядел как мешок из-под картошки, но только если вы мужчина или картошка. На ней он смотрелся скорее как карнавальный костюм первобытной женщины. Но по-прежнему был мешком из-под картошки. В волосах торчала солома, хотя по цвету она от них не отличалась. Ссадины на шее и общая чумазость завершали работу над ее образом. Бедная, несчастная, испуганная – и, естественно, невиновная.

Она должна была просеменить, как мышка, к столу своего адвоката и смотреть на происходящее печальными глазами с осознанием своей полной беззащитности. Вместо этого она уверенно шла с гордо поднятой головой и пренебрежительно прикрытыми глазами. Даже королевы [11] Официально признанных королей и королев в Герцогствах никогда не было, но самовыдвиженцев было хоть отбавляй. , пока им всем не порубили в свое время головы, не могли вести себя так величественно. Да и не все богини могли из-за своей, как правило, узкой специализации. Ну и, до кучи, она была красива.

Проходя мимо Йозефика, она посмотрела на него краем глаза. Одно лишь мгновение, но такого мгновения может хватить на всю жизнь средней паршивости. Сапфировое солнце, чей свет пробивается сквозь золото пушистых ресниц, опалил и без того смущенного молодого человека. Звучит это немного грубо, но он совершенно не знал, как себя вести рядом с такой фифой.

– Благодарю вас, – тихо сказала она бесконечно усталым голосом и на краткое мгновение поникла. Тогда Йозефик понял, что она измотана донельзя и в любой момент может сломаться или, что, может, даже хуже, сдаться. И тогда сапфировое солнце потухнет и превратится в синюю лужу.