Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Бурнская война и Темная охота закончились в тот день, когда ни человек, ни зверь не мог найти в ближнем ни врага, ни друга. Страх, стыд и смятение читались в сотнях глаз возле напитанного кровью Заячьего Ручья. Тогда герцог Януш вир Тонхлейн вошел в глубины леса, и больше его никто не видел, пока он не вернулся…

– Кажется, я понял, к чему вы ведете. Януш весь этот ваш балаган приютил и научил жить и цветочки нюхать, – ехидно сказал Йозефик, справляя малую нужду под гостеприимно раскрытым окном. – А к суду это какое имеет отношение? Бедняжку сейчас сожрут? Или же ее по-человечески повесят? Мне, собственно, теперь плевать – я ее забираю и ухожу, а вы мне поможете.

Мало кто в Заячьем Ручье знал, что их городу повезло быть украшенным творением величайшего архитектора герцогской эпохи. Любой знаток архитектуры лишь по одному силуэту, кусочку кладки или клочку миазмов из подвала узнал бы в здании Ратуши Заячьего Ручья детище мятущегося гения Либинарха Глюкло. Его раскладные дома-шкатулки и дворцы со скользящими залами стали предметом яростного коллекционирования и бережного хранения. В то время как уже обездвиженные остовы административных зданий вроде рынков, театров, больниц и особых больниц для душевно неустойчивых личностей (в одной из которых и довелось окончить свой путь великому мастеру) по-прежнему служили обществу верой и правдой. Попутно последние превращались из чудесных туфелек архитектуры в растоптанные гамаши. Ратуша была выстроена в любимом стиле Глюкло, и любой культурный человек обязан знать в каком. Нет? Что и требовалось доказать. Один зал суда выдавал пристрастия архитектора с потрохами. По ажурным конструкциям раскрывающихся лепестков, реверансу в сторону арен древности в виде песчаного пола в центре и даже расположению мебели, которая, между прочим, крепилась к каркасу здания весьма надежно, – по всему этому можно было догадаться.

В зале суда звенело знойное безветрие, какое любит пастись в сосновом бору поближе к полудню. Оно и утречком не против позвенеть, но жалкие дрожащие капельки росы становятся той мокрой каплей дегтя в сухой бочке меда, которая портит ощущение полной неподвижности воздуха, природы и времени. Лепестки похожего на василек зала медленно раскачивались и убаюкивали расположившихся на них жителей Заячьего Ручья. Они сладко зевали и пытались поудобнее устроиться на выбеленных временем досках, похожих на кости. Только самые активные продолжали вяло помахивать флажками.

Начало увеселительных мероприятий откладывалось из-за неявки одной из сторон. Другая сторона, обвинительная, возмущенно теребила усы и то и дело перекладывала бумаги по своему столу, но это все была чистой воды работа на публику. Лингнум Амех профессионально изображал возмущение несерьезным отношением противоположной стороны к ее обязанностям, а сам же ликовал, что таким образом избежал необходимости исполнения собственных. Он искоса поглядывал на возвышающиеся над залом суда часы и не мог дождаться, когда большая стрелка вновь окажется в зените. Тогда бы он пораньше вернулся домой и тайком от семьи на задней стенке платяного шкафа поставил бы еще одну зарубку.

У одного из входов в зал суда послышался печатный шаг, сопровождаемый пронзительным скрипом подметок по паркету, потом он перешел в еле слышный шелест идеально белого песка. В зал, как разгоряченный жеребец, ворвался Йозефик вир Тонхлейн. Он пробуравил вопросительным взглядом государственного обвинителя до задней стенки черепа и так узнал, где положенное ему место. На предложенном ему столе, укрытым синим сукном, стояла белая табличка:

Йозефик вир Тонхлейн

НОРМАЛЬНЫЙ АДВОКАТ

Из-за особого «натянутого» воздуха и яркого солнечного света табличка казалась настолько пронзительно-белой, что ее силуэт был виден даже сквозь веки. Кстати, они теперь обнимали глаза своего обладателя не темнотой, а розовой пеленой.

Молодой вир Тонхлейн с важным видом положил чемодан на стол. Замешкавшись на мгновение, он открыл пасть этого походного шкафа из кожи не священных шаунских крокодилов и бережно извлек оттуда сонно моргающего Йойка. На того огромное количество зрителей не произвело никакого впечатления. Странный неподвижный воздух превратил слабо поддающийся контролю кулек агрессии в пушистую тряпку. Белка проворно свернулась комочком и сладко захрапела, отчего по столу пошла ощутимая вибрация и серебряные письменные приборы и графин со стаканом мелко задрожали. В принципе, что делать дальше, Йозефик не знал, поэтому сел и успокоился. Если бы у него были хоть какие-то сомнения по поводу собственной компетентности, он бы весь извелся, но вир Тонхлейн знал, что в судебных делах он полный ноль, а значит, и повода для беспокойства нет.

Лингнум Амех благосклонно наблюдал за жалкими потугами своего оппонента изобразить сосредоточенное лицо. Он еще разок сжал пальцы ног, опущенных в таз со льдом, который по вполне понятным причинам был сокрыт под его столом. Небольшой заряд свежести колыхнул радиус его зрачков. Минутная стрелка доползла-таки до необходимой отметки, и суд официально начался. А если бы эта бронзовая дылда была порасторопнее, противнику засчитали бы техническое поражение и государственному обвинителю не пришлось бы и дальше сидеть в этом дурном воздухе.

Суд начался. Над залом громыхнул колокол часов. Дрожь воздуха, пробужденная этим звуком, передалась земле. Песчаный пол забурлил, и из песка, словно мифический остров Дырявого Корыта из вод морских, поднялась строгая мраморная кафедра. С нее бойко сбегали струйки неотличимого по цвету песка, отчего казалось, что она покрыта пульсирующими венами. Нет, это был не мигрензийский живой мрамор, а оптическая иллюзия, большим мастером коих слыл, да и был Либинарх Глюкло.

Зрители в зале затихли. Они и до этого вели себя тихо, но теперь они стали вести себя тихо злонамеренно. Только дребезг посуды на столе Йозефика нарушал тишину.

И тут появился судья Амех. Он был безобразно грузен и грузно безобразен. С тектонической медлительностью и вулканическим пыхтением он взошел на свое место. Лепестки зала колыхнулись, когда он повалился в кресло. Прибежал клерк и оправил на судье мантию, сам тот не мог с этим управиться в обозримый промежуток человеческой истории, так как, чтобы избавиться от мешающих запасов жира, необходимо было сжигать калории с эффективностью печально известных печей Калапеньки. С носа судьи Амеха сорвалась крупная капля пота, и до того, как она успела издать свой прощальный «кап», он с неожиданным проворством вбил ее в стол своим молотком.

– Введите обвиняемого, – сказал судья. Говорил он булькающим баритоном. Йозефик непроизвольно скривил физию. Такого отвратного и беспомощного существа он еще не видал, а в Заячьем Ручье это самое существо отчего-то было облечено властью. Это было очень неправильно. Он протестовал, но пока молча.