Ли Бардуго - Девятый Дом

Первый вечер их приезда неизменно заканчивался словами Я над этим подумаю, щеки его отца краснели от выпивки, а мать бодро сжимала кокон роскошного кашемира на своих плечах. Но к концу второго дня Дармоеды становились беспокойными, раздражительными. Они давили чуть сильнее, и его дед начинал давить в ответ. К третьему вечеру они спорили, и огонь в камине искрился и дымился, когда никто не вспоминал, что пора подбросить в него новое полено.

Долгое время Дэнни гадал, почему его дед продолжает играть в эту игру. Только гораздо позже, когда его дед скончался, а Дэнни остался в темных башнях «Черного вяза» в одиночестве, он осознал, что деду было одиноко, что, возможно, его обычной рутины в виде похода в закусочную, сбора ренты и чтения Киплинга не хватало, чтобы заполнить темноту в конце дня, что он, возможно, скучал по своему глупому сыну. Только тогда, лежа на боку в пустом доме в окружении гнезда из книг Дарлингтон понял, как многого требовал «Черный вяз» и как мало он отдавал взамен.

Визиты Дармоедов всегда заканчивались одинаково: его родители уезжали в шквале негодования и запахе духов его матери – «Caron Poivre», как Дарлингтон выяснил одним роковым вечером в Париже летом после второго курса, когда наконец набрался храбрости и пригласил Анжелику Брюн на свидание и зашел за ней. Она, восхитительная, вышла к нему в черном атласе, и ее запястья были обрызганы дорогой вонью его несчастной юности. Он заявил, что у него мигрень, и ретировался.

Родители Дэнни настаивали на том, чтобы увезти Дэнни, отправить его в частную школу, забрать его с собой в Нью-Йорк. Поначалу эти угрозы приводили Дэнни в волнение и трепет. Но вскоре он понял, что это пустые удары, направленные против его деда. Его родители не могли себе позволить дорогие школы без денег Арлингтонов и не хотели, чтобы ребенок ограничивал их свободу.

Как только Дармоеды уезжали, Дэнни с дедом отправлялись на ужин в «Кларкс», и его дед сидел и болтал с Тони о его детях, разглядывал семейные фотографии, они превозносили ценность «хорошего честного труда», а потом дед хватал Дэнни за запястье.

«Слушай, – говорил он. Вблизи его глаза были слезящимися и влажными. – Слушай. Когда я умру, они попытаются забрать дом. Они попытаются забрать все. Не позволяй им».

«Ты не умрешь», – говорил Дэнни.

И дед подмигивал и отвечал: «Пока нет».

Однажды, сидя в красной будке, когда в воздухе висел густой запах картофельных оладий и соуса для стейков, Дэнни осмелился спросить:

«Зачем они вообще меня завели?»

«Им нравилась идея стать родителями, – сказал дед, жестикулируя над остатками своего ужина. – Хвалиться тобой перед друзьями».

«А потом они просто бросили меня здесь?»

«Я не хотел, чтобы тебя вырастили няньки. Я сказал, что, если они оставят тебя со мной, я куплю им квартиру в Нью-Йорке».

Тогда Дэнни показалось, что это нормально, потому что деду лучше знать, потому что дед зарабатывал себе на хлеб. Возможно, какая-то его часть гадала, не в том ли дело, что старик просто хотел еще раз попытаться вырастить сына и больше заботился о династии Арлингтонов, чем о том, что будет лучше для одинокого маленького мальчика, но чаще всего он мудро предпочитал не пускаться в эти мрачные размышления.

С возрастом Дэнни намеренно уходил из дома, когда в город приезжали Дармоеды. Ему стыдно было мозолить им глаза, надеясь на подарок или знак внимания к его жизни. Он устал наблюдать, как они разыгрывают один и тот же спектакль с его дедом, и видеть, как тот их поощряет.

«Почему бы вам не оставить старика в покое и не продолжить растрачивать свое время и его деньги?» – съязвил он им, выходя из дома.

«Когда это маленький принц заделался таким святошей? – парировал его отец. – Вот узнаешь, каково это, когда сам попадешь в опалу».

Но такая возможность Дарлингтону не представилась. Его дед заболел. Врач велел ему бросить курить, начать правильно питаться, сказал, что тот сможет купить себе еще несколько месяцев, возможно, даже год. Дед Дэнни отказался. Он предпочитал, чтобы все было либо как он хочет, либо никак. Он нанял сиделку с проживанием. Дэниел Тэйбор Арлингтон становился все более серым и хрупким.

Дармоеды приехали пожить, и «Черный вяз» внезапно превратился во вражескую территорию. Кухня наполнилась материнской особой едой, стопками пластиковых контейнеров, маленькими пакетиками с крупами и орешками. Отец постоянно расхаживал взад и вперед по комнатам нижнего этажа, говоря по мобильнику – об оценке дома, наследственном праве, налоговом законодательстве. Бернадетт уволили и заменили приходящей командой уборщиков, которая появлялась дважды в неделю в темно-зеленом фургоне и пользовалась только органическими чистящими средствами.

Большую часть времени Дэнни проводил в музее или запершись в своей комнате, погруженный в книги, которые поглощал с той же скоростью, что пламя поглощает воздух, чтобы не потухнуть. Он практиковался в греческом, начал самостоятельно учить португальский.

Спальня его деда была заставлена оборудованием: капельницами, чтобы он не страдал от обезвоживания, кислородом, чтобы он продолжал дышать, больничной кроватью рядом с огромной кроватью с пологом, чтобы его поднимать. Комната выглядела так, будто ее сумеречное пространство захватил путешественник во времени.

Всякий раз, как Дэнни пытался поговорить с дедом о поведении своих родителей, о риэлторе, который приезжал и обходил участок, дед хватал его за запястье и со значением поглядывал на сиделку.

«Она подслушивает», – шипел он.

И, возможно, она действительно подслушивала. Дарлингтону было пятнадцать лет. Он не знал, каким из слов деда стоит верить, а какие вызваны раком или лекарствами.

«Они поддерживают во мне жизнь, чтобы управлять имуществом, Дэнни».

«Но твой юрист…»

«Думаешь, они не забросали его обещаниями? Дэнни, дай мне умереть. Они высосут из “Черного вяза» все соки».

Дэнни пошел посидеть за стойкой «Кларкс» в одиночестве, и, когда Леона поставила перед ним блюдце с мороженым, ему пришлось надавить ладонями на глаза, чтобы не заплакать. Он просидел там до самого закрытия и только тогда сел на автобус до дома.

На следующий день они нашли в постели похолодевшее тело его деда. Дед впал в кому, и оживить его было невозможно. За этим последовали яростные переговоры вполголоса, закрытые двери, его отец кричал на сиделку.

Дэнни проводил дни в музее Пибоди. Сотрудники не возражали. Летом там бросали целое племя детей. Он гулял по залу минералов; общался с мумией, с гигантским осьминогом и динозавром Крайтона; пытался перерисовать рептилий со стенной росписи. Он гулял по кампусу Йеля, часами расшифровывая разные языки над дверями в библиотеку Стерлинга, его снова и снова влекла себе собранная Бейнеке коллекция карт таро, недоступный пониманию манускрипт Войнича. Глядя на его страницы, он словно опять стоял на мысе Лайтхаус и ждал, когда ему откроется мир.