Тэмсин Мьюир - Гидеон из Девятого дома

– Ладно, – сказала Гидеон, – ладно. Вставай.

Харрохак Нонагесимус встала.

– Отлично! – сказала ее рыцарь. – Кстати, можно уже переставать реветь. А теперь для начала проверь, не собирается ли кто заморозить Камиллу. Хочу заметить, что я не подписывалась на посмертный вестник ботана от Паламеда Секстуса.

– Гидеон, – провыла Харроу бессвязно, – Гидеон!

– Нет времени, – отмахнулась Гидеон. Горячий ветер обдувал их обеих и сдувал волосы Харроу прямо ей в лицо, – воздушная тревога.

Щит вздохнул, дрогнул и наконец рухнул. Древняя ликторская тварь бросилась вперед, безмозглая и торжествующая. Харроу увидела ее во всей красе: ноздреватая масса регенерирующего пепла и множество зубов. Если раньше она двигалась с убийственной скоростью, то теперь словно плыла в густом сиропе. Она расплывалась по краям, но держала наготове сотню белых копий.

– Убей ее, – велела Гидеон.

И Харроу убила ее. Это оказалось удивительно просто. Тварь была всего-навсего ожившим скелетом, да и то сделанным без всякого изящества. Наполовину она уже развалилась, изгрызла сама себя, как рвущийся из капкана зверь. Голова оказалась просто хитиновой пластиной. Позвоночник – костяным столбом. Оставшиеся щупальца опали, как листья под дождем, перехваченные на середине движения. Кости последовали их примеру. Вся эта масса проплыла сквозь дыры в стеклянных панелях и белой кометой с дрожащим костяным хвостом обрушилась вниз, в ревущий океан.

– Вон там мой меч, – сказала Гидеон, – бери. Бери и кончай на меня смотреть, сучка. Не смей на меня смотреть!

Харроу отвернулась от железной решетки, подняла двуручный меч и вскрикнула. Он был слишком тяжелый, слишком неудобный. Гидеон протянула руку, поправила хват. Другой рукой она обхватила Харроу в странном объятии. Жесткие от мозолей пальцы сомкнулись на руке Харроу. Вес этой штуки все еще больно оттягивал Харроу руки, но Гидеон обхватила ее запястье, и они, несмотря на боль, подняли меч вместе.

– У тебя руки, как макаронины, – мрачно сказала Гидеон.

– Я некромант, Нав!

– Ладно, ладно. Надеюсь, следующую тыщу лет ты будешь поднимать гантели.

Они застыли щека к щеке. Рука Гидеон и рука Харроу сплелись, держа меч на весу. На клинке играл свет. Терраса раскинулась перед ними, засыпанная стеклянными осколками, там, где летела тварь. Теперь она медленно, легко, как пух, падала с обрыва. Харроу посмотрела на Гидеон, и глаза Гидеон, как всегда, напугали ее: их глубокий янтарный цвет, необычное горячее золото, похожее на свежезаваренный чай. Она моргнула.

– Я не могу, – сказала Харроу.

– Ты уже это сделала, – сказала Гидеон, – это сделано. Ты меня съела и переработала. Мы не сможем вернуться домой.

– Я это не вынесу.

– В жопу себе это засунь. Ты и так пожрала две сотни сынов и дочерей нашего Дома, что тебе еще один.

Перед ними стояла Цитера из Первого дома, хотя заметили они ее не сразу. Она стояла, опустив рапиру, смотрела на них глазами такими синими, что в них тонул всякий свет. Сад исчез, осталась только она и ее хренова зеленая рапира. Губы ее приоткрылись крошечным «о». Она не особенно встревожилась, просто удивилась, как будто увидела северное сияние, мираж, игру света.

– А теперь мы надерем ей задницу как следует, – сказала Гидеон. – Блин, Нонагесимус, кончай реветь. Как сражаться, если ты ревешь?

Харроу с трудом проговорила:

– Я не могу представить себе мир без тебя.

– Можешь. Просто он не такой крутой и не настолько секси.

– На хер иди, Нав!

– Харрохак, – сказала Гидеон из Девятого дома, – когда-нибудь ты умрешь, тебя похоронят, и тогда мы все обдумаем. Прямо сейчас я не могу сказать, что все будет хорошо. Я не знаю, правильно ли мы поступили. Я даже выругаться не могу. По большому счету, я галлюцинация, порожденная твоим мозгом в результате масштабной травмы слияния с моим мозгом. Да даже не будь я галлюцинацией, я бы все равно ни хрена не знала, Харроу. Я ничего не знаю, кроме одной вещи.

Она подняла руку Харроу с зажатой в ней рукоятью. Ее пальцы, грубые, сильные и уверенные, подвинули вторую руку Харроу на яблоке.

– Я умею обращаться с мечом. А значит, и ты умеешь.

Гидеон поставила их в стойку: вес на передней ноге, колено слегка согнуто, свет падает справа. Расположила клинок так, чтобы он был направлен четко вверх. Подняла голову Харроу и поправила ее бедра. Время снова ускорилось, потекло, замелькало яркими огнями.

Цитера, старая, невероятно старая, немыслимо было думать, что они когда-то считали ее молодой, стояла у подножия лестницы. Ее горящие синие глаза были спокойны, рапиру она держала наготове. Она улыбалась бесцветными губами.

– Как ты себя чувствуешь, сестричка?

– Готова к третьему раунду, – произнесли губы Харрохак, – ну или к четвертому, я сбилась со счета.

Клинки скрестились. Скрежет металла о металл наполнил сад. Цитера из Первого дома была Цитерой из Первого дома десять тысяч лет, и уже десять тысяч лет назад ее рыцарь сражалась великолепно. Время сделало ее лучше, чем мог бы вообразить смертный. В честном бою возможна была бы даже ничья.

Вот только бой был нечестный. Сражаясь – это походило на сон или, вернее, на падение в сон, – они видели, что Цитера сделана из разных частей. Глаза ее принадлежали кому-то другому. Два обрывка чужого огня. В груди ее тлел пожар, который пожирал ее заживо, он дымился там, где должны были располагаться легкие, расплывался там злокозненным черным пятном. Он распух, пытаясь дотянуться до горящей точки в груди, и почти вся энергия Цитеры уходила на то, чтобы его сдерживать. Харроу видела, что сделал Паламед, могла коснуться этого, подтолкнуть, увести из-под контроля Цитеры.

– Вот, – тихо сказала Гидеон в ушах Харроу, – спасибо, Паламед.

– Секстус был чудом, – признала Харроу.

– Жаль, что ты не вышла за него замуж. Вы оба предпочитаете дохлых старых девок.

– Гидеон…

– Сосредоточься, Нонагесимус. Ты знаешь, что делать.

Цитеру из Первого дома вырвало струей черной крови. Харроу больше не боялась. Осталось только предвкушение, граничащее с испуганным возбуждением. Как будто маленькая девочка ждала дня рождения. Давление рук Гидеон на руки Харроу вдруг стало легче, прикосновение ее щеки вдруг почти исчезло, став всего лишь слабым воспоминанием о прежнем жаре. Голос еще звучал в ушах, но как будто издали.

Харроу приставила острие меча к груди Цитеры, справа. Мир замедлился и заледенел.

– Одна плоть, один конец, – сказала Гидеон еле слышно, Харроу с трудом различила ее слова.