Николай Грошев - Пламя войны [СИ]

У опушки играл мальчик. Тщательно закупоренным полным воды кожаным бурдюком. Мальчик бросал его как камень, целясь в молодое деревце на опушке. Попал ему в ногу.

— Держи. — Сказал гигант, протягивая бурдюк.

Мальчик не ответил. Медленно поднимал голову — дядя, из леса вышедший, всё не кончался. Наконец, запрокинув голову чуть себе не на спину, мальчик увидел голову дяди — маленькая, лысая, на плечах невиданной ширины. И тут он ничего не сказал. Журчать только стал. Нажурчало там по ногам аж целую лужу. Тряхнув босой ногой, мальчишка завизжал истошно и ринулся прочь. Не прошло и минуты, а на улицу высыпали бородатые мужики в полотняных рубахах, да с чем попало в руках — дубины, топоры, косы, даже с серпом один выскочил.

У этих не журчало ничего, но лица побелели. Стоят толпой, друг к другу жмутся, на великана смотрят. Кто-то осенил себя знаком Привы. Другой коснулся губ и махнул рукой вниз, словно посылал поцелуй самой земле — знак Ганхары, причём ни тот, который считался приличным. В иные времена, за такое знамение чтящие Ганхару, могли и руки до самых плеч поотрубать — знак сей, не совсем на почтение намекал. Восходил он к седой древности, когда Ганхару почитали негласной женой любого крестьянского сына — потому что, ведь лишь жена с ним будет всегда, вкушая и радость обильного урожая и горечь засухи, когда урожая нет. И она же с ним вкушает сон, постели утехи, апосля тяжкого дня в поле бескрайнем. Однако сейчас никто не обращает уже внимание на такой знак — большинство почитает Приву, Ганхару почти забыли.

— Здравствуйте люди добрые. — Проговорил Страйк, и лицо его дрогнуло — словно вспышкой пронеслись те дни и ночи, когда его возили в клетке, по таким вот селениям. А люди добрые, в него тухлыми помидорами кидались, да палками тыкали, словно животное он какое-то…

Нельзя так думать. Виновны в том не они. Виновны в том, тот капитан, города магистр, вся та сволочь и мразь, что стоит у руля. Людям нужно лишь путь открыть, показать дорогу верную. И они станут лучше, они станут другими. Он лишь должен приложить усилия и…

Страйк удивлённо хмыкнул — так вот же то самое оно!

— Ты што за диво такое? — Проблеял один из них, тот, что посмелее. Вышел вперёд и спросил, воинственно выставив вперёд остро заточенную косу.

— Страйк. — Ответил гигант, присев на землю. Теперь он стал одного роста с самым высоким из них. А вот по габаритам торса, всё равно крупнее любого мужика раза в три.

— Ты это…, - мужик сглотнул громко и косой махнул в сторону леса, — ты откуда шёл. Мы люди мирные, да простые. Брать с нас нечего, а лихостью мы не владеем, сам понимаешь, эээ, Страйк, земля — это наше, землю мы чтим, а чего ты там удумал, это всё не к нам.

— Ваши поля умирают.

Крестьяне кивнули чуть не разом, бледность страха, уступила место тоске. Они вдруг опустили головы, помрачнели — страх уходил. Гибнут поля — вот где настоящий страх, вот где горе. А тут просто гигант какой-то. Магический, наверное, а то может его просто ведьма прокляла, вот и вымахал. Помрёт скоро — они слышали про таких. Проклянёт ведьма, а он вырастает как конь или ноги лишние растут, руки там и всё, тоже умирает. Чуть годков за тридцать и всё, умер. А то бывает и до десятку не живёт, Прива его забирает, на небо-то к себе, шоб душа обиженная судьбой своей, по селу не моталась, да людей не пугала, не тащила их с собой на тот свет.

У иных во взгляде, даже жалость появилась — поняли они всё. Бывало, и у них такой родился. Головы две штуки. Так они его вместе с мамкой и прогнали в поля. Муж её, тоже весь сперепугу за палку взялся, всем селом и выгнали. А муж-то через неделю горькой пьянки, как проспался, весь побелел, на коня седло и жену свою с дитём проклятым искать — ведьма ж прокляла, причём тут сын то его двухголовый? Не по правде он поступил. Да и они…, как уехал, потянулись мужики к сёдлам, на коней и тоже искать.

Нашли. Да не полностью — степные волки добрались до них раньше.

Муж её, что выгонял со всеми вместе — повесился он в амбаре потом…

Поди и этого великана тоже выгнали. Подрос он, вон какой стал, напужался народ и выгнали. Их ошибку-то повторили, да только тут история другая — здоровый, страшный. Этого искать не станут, наоборот, порадуются искренне, что ушёл-то.

— Умирают. — Проговорил, наконец, тот, что посмелее. — Тебе-то что юродивый?

— Я не юродивый. — Улыбнулся гигант.

— Так это, как хочешь, чего уж там. — Замялся крестьянин. — Добрый молодец, вон статный какой, я ж обидеть не хотел…, ты ступай куда шёл, у нас приютить тебя негде, да и поесть лишнего нету. Сам видел, что с полями, не знаем чего теперь и делать-то будем. Прива дождей не шлёт. Мы и Каилу молились, да и он молчит.

— Я знаю, как спасти поля.

— И Ганхаре молились и тоже ни… — Крестьянин завис. Губами пожевал. Зыркнул на него. В глубине глаз мелькнуло что-то, он с соседом переглянулся, тот с ним и вдруг в глазах снова огонёк страха появился. Крестьяне снова побелели. Пугливо на него смотреть стали.

Страйк без труда прочёл эти взгляды. Ухмыльнулся, поднял руку — с сухим лязгом, метровое лезвие выпрыгнуло из руки. Сталь блеснула на солнце.

— Почтенный! — Взвыли они разом, падая на колени. — Прости юродивых! Не признали мы вас, магичество ваше почтеннейшее! Не признали, клянёмся крылами самой Привы, не признали мы ваше почтенейшиство-то сразу!!! Не наказывай, ежели чем мы тебя оскорбили!!!

— Я знаю, как спаси ваши поля. — Произнёс он настойчиво — лезвие прыгнуло обратно в руку.

Крестьяне с колен не вставали, но теперь иначе смотрели на него и в каждом взгляде, читалась целая буря эмоций. Они хотели спасти поля — кто ж не захочет? Они знали землю, любили её, любая боль земли, принималась ими как своя собственная. Но что хуже всего — земля иссушена, не будет урожая. Не будет зерна, не будет хлеба. Придётся очень туго затянуть пояса, прежде чем поспеет новый урожай. Им, конечно, гораздо проще, чем землям за Великими горами, где, по слухам, бывают очень снежные зимы. Им немного проще, чем тем, кто живёт у подножия Великих гор, где иногда бывают снежные зимы — снег, конечно, быстро тает, но холодно и пшено не растёт несколько месяцев. Им тут попроще, но поголодать придётся всё равно.

Однако…

— Прости Почтенный. Нечем нам за работу твою платить. Не водится у нас золотых.

Крестьяне чуть не плакали — спасение посевов (и жизней — голод переживут, но много детей малых умрёт, не перенеся скудного рациона — ведь и скотину порезать придётся, травы на лугах тоже меньше стало), спасение вот оно — сидит рядом. Но им нечего предложить взамен.

Разве что…, один из крестьян поднялся. Мрачный, лица нет, серый весь.

— Почтенный… — Промямлил он. Страйк медленно кивнул — он с трудом сохранял самообладание. Гнев прошлого ушёл. Нечто другое вспыхнуло внутри. Почтенный…, в глазах страх, уважение и надежда, всё это обращено к нему. Эти люди, он для них словно глоток воды, для умирающего в пустыне. Приятное чувство. Может именно это ощущают короли и лорды?