Ричард Морган - Темные ущелья [litres]

– Мама? Как насчет того, чтобы образумить папу и спасти нас всех от кровавой бани? Это имперские морские пехотинцы. Те же парни, с которыми ты меня видела, когда мы заезжали в гости по пути на север.

На мгновение воцарилась тишина. Затем снова зазвучали голоса его родителей, соревнуясь друг с другом, как борцы в какой-то злобной схватке. Он не был уверен, но ему показалось, что мать взяла над Гингреном верх. Он попробовал еще раз.

– Мы сейчас воюем, папа. Стоит дать этим ребятам самый ерундовый повод, и они проткнут твою охрану, как Хойран – кучку доярок-девственниц.

Свет ламп и тени сдвинулись. Гингрен вышел наружу и встал позади своих пикинеров.

Рингил моргнул.

На мгновение он не узнал стоящего перед ним мужчину, подумал, что это какой-то пожилой, отдаленный член дома Эскиатов, какой-то двоюродный дедушка, которого он никогда не видел, семейное сходство и все такое, но не…

И тут он словно получил удар под дых, осознав, что все-таки смотрит на отца. На Гингрена, который внезапно постарел.

Дородная фигура обрюзгшего воина, которую Гил лицезрел всего-то пару лет назад, истаяла почти без остатка. Плечи отца под тонкой курткой выглядели худыми, почти костлявыми. Даже раздавшаяся талия не казалась такой уж внушительной. Лицо, красивое в молодости – хоть Гил и ненавидел признавать этот факт, – а потом слегка раздобревшее от чересчур хорошей жизни, теперь было морщинистым и осунувшимся, измученным заботами, которые он не мог себе представить. В тусклом свете трудно было сказать наверняка, но упрямый рот тоже как будто ослабел, серая как сталь шевелюра побелела и поредела. Только ровный и упрямый как кремень взгляд был прежним, насколько мог судить Гил, и за это он был почти благодарен.

– Рингил. – Гингрен сперва шевельнул губами, как старая карга, прежде чем произнести это имя. – Чего ты хочешь? Пришел нас всех убить? А? Не довольствуясь тем, что извалял мое имя в грязи, теперь ты явился пролить кровь Эскиатов в комнатах, где воспитали тебя самого?

– Эй! Это не я позабыл о кровных узах, ублюдок! – рявкнул Гил, утратив самообладание, и увидел, как Гингрен вздрогнул. – Я-то душу не обменивал на место за главным столом!

– Ты нарушил эдикты! – В голосе отца тоже послышалась ярость, пусть слабая и отчаянная. – Ты попрал закон!

– Ага, закон, который отнимает у города свободу и ломает ее, как прутик для растопки. Закон, который придумали богатые торговцы, чтобы еще больше разбогатеть, и который приняли их подхалимы-марионетки в доме на холме, наплевав на…

– Ты ничего не смыслишь в этих делах, Рингил! Ты…

Он растоптал возражения.

– … наплевав на самых бедных граждан Лиги без малейшей жалости. Закон, который твою собственную родственницу превратил в сломленную рабыню в чужой стране. Где была твоя гребаная честь Дома Эскиат, когда это случилось, а?

– Ты сжег дом Элима Хинрика! Он погиб в том пожаре!

– Ничего удивительного. Со сломанными ногами он вряд ли мог оттуда выбраться, прежде чем все запылало. – Внезапно Рингил вновь взял себя в руки, и это оказалось легко. Он пожал плечами, стал изучать ногти. – Расскажи он мне то, что я хотел узнать, мог бы остаться в живых.

– Ты… – Гингрен теперь тяжело дышал, – убил достойного трелейнского торговца только потому, что он участвовал в легальной торговле. А теперь еще и шутишь мне в лицо? Ты мне не сын! И никогда им не был!

– Да, за последние несколько лет это становилось для меня все более ясным. Может, стоит поговорить на эту тему с мамой. Может, она чувствовала потребность в более…

– Рингил!

Громкий надменный возглас Ишиль Эскиат прозвучал как пощечина. Это заставило его замолчать так, как ничто другое не смогло бы. Он увидел, как она присоединилась к своему мужу позади шеренги вооруженных людей, и его сердце немного сжалось от этого зрелища. Он поморщился.

– Прости, мама. Это была дрянная шутка.

– Зачем ты здесь, Рингил? – спросила она тем же звонким голосом. – Я не верю, что ты собираешься причинить нам вред, и уж точно не думаю, что ты пришел просить прощения.

– Права по обоим пунктам. Я здесь за сведениями и уйду, когда их получу.

– Понятно. – Это прозвучало слегка едко. – А если мы не сможем предоставить тебе эти сведения, какова будет наша судьба? Ты и нам переломаешь руки и ноги, подожжешь дом и оставишь гореть?

Он подавил боль, затолкнул ее подальше.

– Нет, госпожа моя, я так не поступлю. Я не забыл свою кровь, в отличие от собственного отца. Вам не стоит бояться меня или моих людей, если вы убедите ваших отступить и сохранять хладнокровие.

Последовала долгая пауза. Гингрен нахмурился. Пикинеры выглядели неуверенно. Затем Ишиль сделала еще пару решительных шагов вперед, так что оказалась практически между двумя воинами с копьями-посохами.

– Отойдите, – резко сказала она. – Здесь не будет никаких драк.

Гингрен вспылил:

– Клянусь яйцами Хойрана, женщина, если ты думаешь, что я…

– Я думаю , муж мой, что у меня нет ни малейшего желания видеть, как семейное белье вот так стирают и высушивают прилюдно. Я бы очень хотела, чтобы наш гость вошел и сказал то, что хочет сказать, наедине . – Она бросила на Гингрена колючий взгляд, который невозможно было не заметить даже в таком тусклом свете. – Это было бы политически верно , не так ли, муж мой?

И опять наступил сложный, скрипучий момент, во время которого пикинеры сердито переглядывались. Рингил видел их замешательство и знал, что оно может оказаться смертельным. Он очень медленно и безвольно поднял руку, обращаясь к своим людям:

– Отойдите. Пусть поймут, что вы не притворяетесь.

Он услышал звуки, свидетельствующие о том, что арбалетчики демонстративно опускают оружие и встают. Увидел облегчение на лицах людей напротив. Дружелюбно кивнул пикинерам. Принял менее напряженную позу.

К тому времени, как Гингрен последовал его примеру, наконечники копий уже начали опускаться.

– Ладно, отойдите. – Приказ прозвучал отрывисто и нелюбезно. – Но твои люди останутся здесь, Рингил. И ты отдашь мне свой проклятый клинок.

– Ничего подобного.

Гингрен выпрямился.

– Тогда…

– Муж, – резко перебила его Ишиль. – Будь так добр, дай мне руку и проводи в дом. Я что-то совсем ослабела от всей этой суеты.

Гингрен уставился на жену, его губы подрагивали. Она спокойно уставилась на него в ответ. Наконец, не говоря ни слова, Гингрен протянул руку, и Ишиль приняла ее томным жестом, который, как предположил Гил, мог сойти за слабость. Он заметил ухмылки среди пикинеров и сам удивился внезапному приступу сочувствия к отцу.

«Поздновато для этого, Гил».

И очень слабо, сквозь дождь и грозовую мглу, которую он обрушил на Луговины, черный маг услышал первые крики.