Кристель Дабо - Граница миров

Он уже закрывал за собой дверь гостиной, когда услышал слова Генеалогистов, произнесенные в унисон:

– Мы с нетерпением будем ждать вашего следующего визита.

Остановившись посреди коридора, Торн аккуратно отвинтил пробку флакона и продезинфицировал руки. Один раз. Второй. Третий. Грязи на них не было, но он чувствовал себя оскверненным целиком, вплоть до нервных волокон, вплоть до когтей, которые всё еще вздрагивали от ненависти, разлитой вокруг него.

Нет, никто не ждал Торна на Полюсе, и это его вполне устраивало.

И пока на свете есть человек, который ждет Торна в другом месте, этого ему будет достаточно.

Сухая трава шуршала под ногами Офелии. Она проходила между надгробиями и светляками, и зрачки ее были расширены, как луна в небе. В прошлом, на Аниме, ей уже случалось посещать кладбище, и всякий раз оно с первых же минут завораживало ее своей глубокой тишиной. В этом безмолвии не ощущалось ни светлой печали, ни мрачной скорби, как полагается в таких местах, – скорее, оно походило на сосредоточенное молчание канатоходца, идущего по проволоке между двумя безднами.

Но то, что Офелия чувствовала здесь, в некрополе Наблюдательного центра девиаций, посреди ночи, оказалось куда более загадочным. Она едва осмеливалась дышать. На древнем военном кладбище даже ровные шеренги прямоугольных надгробий уподоблялись войсковым построениям. И поскольку все эти слова были запрещены на Вавилоне, Офелия подумала, что и упоминания о таком месте вряд ли возможны. Скорее всего, о нем никогда не говорили. Просто молча терпели его существование в дальнем уголке ковчега, как терпят присутствие соседа, от которого нельзя избавиться.

Тем не менее и здесь все аллеи были завалены бесполезными предметами, словно Центр девиаций был уже переполнен избытком вещей, которые сам же и производил.

Но как бы это место ни завораживало Офелию, ее взгляд постоянно возвращался к Торну, шагавшему впереди. С тех пор как они вышли из директорских апартаментов, он не произнес ни слова. Молча спустился по потайной лестнице в статуе колосса, обогнул карусели парка аттракционов, пересек розарии, не видные из окон общежития, распахнул ворота некрополя. И теперь широким шагом пересекал кладбище, вынуждая Офелию почти бежать следом.

Она старалась не смотреть на кровь, запятнавшую его мундир с той стороны, куда Секундина бросилась, чтобы вручить ему свой рисунок. Торн довольно скупо описал обстоятельства инцидента, но главное Офелия поняла. Секундина, сама того не желая, привела в действие его когти, и, хотя ее жизни ничто не угрожало, они навсегда оставили след на ее лице. Как и в памяти Торна. Свидетели этой сцены даже не поняли, что произошло. Никто не винил Торна в случившемся, но Офелия достаточно хорошо знала его и чувствовала, что он предпочел бы взять ответственность на себя. Торн терзался сознанием вины, от которого не мог избавиться.

Изменить после всего этого мнение о самом себе было бы труднее, чем когда-либо.

Они поднялись на стену, служившую границей между землей и пустотой. Там, наверху, на сторожевой тропе, ветер разгулялся вовсю, хлестал Офелию по щекам, по голым рукам и лодыжкам. Она не жалела о своих длинных волосах и старом платье, зато ей ужасно не хватало обуви: оттого что она всюду бегала босиком, ступни просто огнем горели.

– Ох! – вырвалось у нее.

Вид здания «Дружной Семьи» – там, вдалеке, за зубчатой стеной, – взволновал ее до глубины души. Никогда еще маленький ковчег не казался ей таким близким, как с этого наблюдательного пункта. Отсюда можно было до мельчайших подробностей разглядеть контуры двух воздушных островков-близнецов, соединенных мостом, – один для Детей Поллукса, другой для Крестников Елены. В стеклах куполов, амфитеатров и гимнастического зала отражалась луна.

Наверно, Октавио сейчас спит где-то там, среди всего этого блеска. А может, и не спит, а ворочается в постели, раздумывая о том, как изменить мир изнутри. Что он сделал бы, увидев свою младшую сестру израненной? При одной мысли об этом у Офелии сжалось сердце. Дружба с Октавио была самым светлым эпизодом ее учебы в Школе. Знал ли он – и если да, то насколько хорошо? – о той роли, которую играла Секундина в Центре девиаций? Ведь судьбы инверсов зависели от рисунков этой девочки: ее карандаш определял, кто из них останется в первом протоколе, кто перейдет во второй, а кто будет крутиться на карусели до конца дней и завершит жизнь прикованным к молитвенной скамеечке. Секундина была сообщницей хозяев Центра – сознательной или нет, это уже другой вопрос. Знала ли об этом Леди Септима? Понимала ли она, с какой целью Центр держит у себя Секундину, или же не интересовалась ее судьбой?

Торн, стоявший впереди, указал Офелии на угловую многоярусную башню. Ее так искусно встроили в стену, что она была почти незаметна. Сейчас, в ореоле лунного света, башня казалась на удивление тусклой, невзрачной рядом с остальными, чрезмерно яркими строениями Центра. И только приглядевшись получше, можно было различить слабенький свет, сочившийся из щелей ставней на всех ее этажах. Этот свет ярко вспыхнул, когда Торн отворил входную дверь; Офелии почудилось, будто она угодила внутрь мощного фонаря. Торн наконец-то подал голос.

– Здесь, – объявил он.

Они стояли в центре восьмиугольного зала, служившего цокольным этажом башни. Свет исходил от лампад, горевших в стенных нишах. Каждая лампада освещала урну с фотографией. Таких здесь было великое множество.

Колумбарий.

– В этих урнах, – продолжал Торн, – прах людей, которых не востребовали их семьи и которые скончались в Центре.

Офелия похолодела, словно на нее всё еще действовали мрачные силы некромантии. Однажды ей довелось побывать в подземной одиночке Полюса, но то, что она увидела здесь, выглядело еще ужаснее. Неужели те, кто попал в третий протокол, вот так кончили свою жизнь? И сколько же их здесь! Ниши занимали множество этажей, до самой верхушки башни; к ним вели десятки лестниц, дававших доступ ко всем урнам.

– Мы ищем… кого-то определенного?

– Мы ищем нечто, – ответил Торн, щелкнув крышкой часов. – Но сперва давай сопоставим наши открытия.

Он вел себя так, словно вернулся к своему прежнему статусу чиновника. Но Офелия не обманывалась на сей счет: в его манере держаться теперь проскальзывала непривычная стеснительность, он старался избегать ее очков, когда она слишком настойчиво смотрела на него.

Она решила начать первой.

– Мы были правы: черные стекла наблюдателей позволяют им видеть наши семейные свойства. Но не только их.

Офелия перевела дыхание. Память Евлалии Дийё позволила ей истолковать отчеты, которые она прочла в секторе сотрудников. И теперь ей нужно было объяснить всё это своими словами. Притом – в колумбарии, среди множества погребальных урн, что действовало на нее особенно угнетающе.