Олег Нестеренко - Рыцарь и ведьма [litres]

София села рядом и накрыла руку отца своей. За последние три дня он словно постарел. Скулы, подбородок и шею обметала щетина. Его элегантная серебристая шевелюра растрепалась и обвисла на лоб. Всегда поджарый и подтянутый, он даже как будто немного обрюзг. Как бы София ни уверяла отца в том, что она не намерена идти по стопам матери, это не могло вернуть ему прежнее присутствие духа.

Девушке было тягостно узнавать все новые истории из прошлого родителей, которые отец преподносил с видом ироничной отстраненности. В каком-то смысле было проще, когда мама оставалось просто фигурой отсутствия, грустной тенью, всегда таившейся где-то за плечом, за пределами поля зрения. Но сказать об этом отцу она не решалась. Ведь он впервые мог не носить застарелую боль в себе. И, должно быть, ему казалось, что с каждым болезненным откровением он оставлял ей, Софии, все меньше оснований осуждать его за тот выбор, который он сделал в пользу умолчаний и лжи во всем, что касалось Виолы Верны.

– Пап, я тебе ручаюсь, что петушиную кровь я не пила. Они что, про птичий грипп не слышали? Мы с подругой просто покатались по городу. Помнишь, я тебе рассказывала про Саскию? Это с ее сестрой я вчера встречалась.

– Я просто очень за тебя переживаю, дочь.

– Я знаю, пап. Я за тебя тоже волнуюсь. Главное, что мы теперь можем обо всем говорить. Слушай, ну а что-нибудь хорошее тебе вспоминается? О маме? Она же не сразу слетела с катушек?

Гай Верна допил бурбон и откинулся на спинку дивана.

– Никогда не забуду ее глаз. Синие-синие, как васильки. Она пришла ко мне на прием, потом пришел следующий пациент, а я все не мог в них насмотреться. Тогда-то она меня и приворожила, не иначе. Особой надобности в том не было, но я влил ей капель для расширения зрачков, чтобы она сама не смогла добраться до дома. Так я первый раз проводил ее. И тогда же, стоя на ее крыльце, поклялся себе, что она будет моей женой. Если б я только знал… А впрочем, оно того стоило. Виола подарила мне тебя. И знаешь, любовь к тебе – это единственное, что позволило ей сохранить хоть какую-то человечность.

– Не знаю насчет любви. Если бы любила, то уж, наверное, захотела бы со мной встретиться хоть разок. Или вообще забрала бы меня к себе, а тебя превратила бы в лягушку! Суд не оставил бы ребенка с лягушкой.

– Если тебе от этого будет легче, София, то думаю, твоя мать всерьез рассматривала такой план. Тебе тогда не было еще пяти лет. Корабль нашей семейной жизни вовсю шел ко дну. Накануне я стрелял в Соломона Лу. Да, представь себе. Где-то вычитал, что нужно непременно серебряными пулями. К счастью, не попал. К несчастью, шайка ведьм жестоко избила меня. Ничего слишком серьезного. Вернее, ничего такого, что нельзя исправить пожизненным приемом антиконвульсантов. Виола, как ты метко выразилась, к тому времени слетела с катушек и на полном серьезе готовилась отдать тебя ведьмам на воспитание. Вспоминаю – даже не верится. Все едва не закончилось побоищем при детском саду. Мы явились туда за тобой. Она с одного конца улицы. Я и твой дядя Эдвин – с другого.

– Но ведь дядя Эдвин не может ходить.

– С тех пор и не может. Кроме нас, на улице были еще люди. Виола заставила их наброситься на Эдвина и меня. Не знаю, как она эта делала. Почему-то она никогда не пыталась влезть в голову мне. Другое дело – размозжить мой череп о мостовую. Я был уверен, что толпа закончит то, что начали ведьмы. Но тут заплакали дети, которые все видели из-за ограды. Ты тоже там была. Похоже, это и остановило твою мать. Она словно опомнилась и впервые за долгое время поняла, в кого превратилась. Сама вызвала «Скорую». А через несколько дней подписала все документы об отказе от родительских прав. Я думаю, она исчезла именно потому, что хотела защитить тебя от того чудовища, которым стала. И до последнего времени ей это неплохо удавалось!

– Пап, а сугубо умозрительно… ты бы не хотел ее снова увидеть? Узнать, как она сейчас живет?…

Гай Верна посмотрел на дочь. Его глаза едва заметно увлажнились, хотя, возможно, ей только показалось.

– Больше всего на свете я боюсь, что она захочет вернуться и отнять тебя. И мне не по себе от того, что кажется, именно это и начинает происходить. Что еще может означать ее письмо?

– Если ты не заметил, я уже не хожу в детский сад, чтобы меня можно было просто отнять.

Отец улыбнулся, но вымученно.

– Просто держись подальше от Соломона Лу. Мне хватило и одного повода для покушения на его жизнь.

– Заметано! Общаться с господином Лу у меня нет ни малейшего желания!

И это было правдой. Даже если недавняя оплошность в телефонной будке и говорила об обратном. Девушка вообще предпочитала не думать о своем странном поступке. О том, как она не стала звонить в полицию, чтобы рассказать о найденном трупе, а вместо этого набрала другой номер – тот, что Соломон Лу записал на карточке с адресом гостиницы «Монсальват». Пускай о мертвой ведьме позаботятся свои, решила девушка. Может быть, это была и не самая светлая идея. Но кто из нас хотя бы раз не ошибался номером?

Я на несколько дюймов высвобождаю из ножен меч, предчувствуя, что он может вот-вот понадобиться. Есть риск, что стальная грань клинка поймает свет от фонаря, тогда блик на лезвии выдаст мое присутствие. Но не вечно же мне красться узким переулком, все равно придется выйти на середину площади – так что осторожничать смысла уже нет. Я направляюсь к выключенному фонтану, всматриваясь в сумрак под навесами летних кафе и в очертания черепичных крыш – не шевельнется ли где хищная тень? До фонтана остается несколько шагов, сердце глухо стучит, отзываясь щекотной пульсацией в ладонях.

На каменном борту фонтана лежат ноги: мне видны босые ступни и голени с задравшейся до колен мокрой юбкой. Пятки сбиты в кровь, на лодыжках ссадины – женщина молотила ногами, пока ее голову держали под водой. Поодаль валяется пара туфель, на одной сломан каблук.

Наконец подхожу достаточно близко, чтобы заглянуть в чашу фонтана. В воде мягко колышутся длинные черные волосы, то и дело заслоняя прекрасное мертвое лицо утопленницы. Глаза ее широко открыты. Девушка почти живая, ее черты даже сохранили какую-то эмоцию – не ужас, а нечто среднее между удивлением и гневом; и из-за колебаний водной поверхности кажется, что ее губы слабо шевелятся. Но что она теперь поведает? Имя, привычки – все отобрала вода, осталось ничейное тяжелое тело. На шее у девушки чья-то хватка оставила сине-лиловые полосы – горло сжимали так сильно, что она, похоже, задохнулась под водой, а не захлебнулась.

Я опоздал совсем немного. От фонтана ведут мокрые следы. Когда убийца уходил, с него лилась вода. Много воды.

В лужах, которые оставил малефик, горят перевернутые фонари и луна. Я снова оказываюсь в переулке. Вода, скопившаяся между камнями мостовой, делается мутной, окрашивается темной примесью. Воздух пропитан сладковатым запахом, от которого меняется вкус слюны во рту. Слишком знакомый рыцарям запах парной крови. Я достаю меч и ускоряю шаг.