Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

– Я теперь дедушка. Неттл вчера связалась со мной в Силе.

– Мальчик или девочка? – спросила Спарк, не поднимая головы.

– Девочка.

– Выходит, Чейд мог бы стать прадедушкой? Нет, прапрадедушкой.

– Что-то вроде того.

Семена карриса подействовали, и все происшедшее утром вырисовалось у меня в голове более отчетливо. Будь здесь Шут, я вывалил бы ему новости без разбора. Прежде чем рассказать что-то Спарк, я тщательно взвесил все, что знаю. Что из этого она поймет? Чему сможет поверить?

– Неттл связалась со мной в Силе, чтобы сообщить новости. И вдруг я ощутил присутствие другого человека. Виндлайера.

Спарк ужаснулась:

– Того, кто заставил всех в Ивовом Лесу забыть, что произошло? Он говорил с вами в Силе?

– Нет. И да. Это было очень похоже на Силу, только… очень неуклюже. И напористо. Как вол по сравнению с лошадью. – Она слушала меня с широко распахнутыми глазами. И я сообщил ей самое неприятное, поскольку сам только что это осознал. – Думаю, он засек меня. И Совершенного. Скорее всего, он знает, что мы идем.

На ее лице отразился тот же ужас, который внушала мне эта мысль.

Я тихо сказал:

– Передай мне склянки с Серебром.

Вряд ли дойдет до такой крайности. Вряд ли я использую их.

Спарк стала шарить в сумке под одеждой.

– А как же все наши планы? Мои приготовления… выходит, все зря?

– Очень может быть.

Она вдруг придушенно ахнула:

– Фитц… Здесь только одна склянка. Янтарь взяла вторую.

Невозможно описать, как я встревожился, обнаружив, что Любимого больше нет в темнице по соседству с моей. Что с ним случилось? Он умер или его убили? Он сбежал или его выпустили на свободу? Никто не позволил бы мне спросить об этом и уж подавно не ответил бы. Небелы, обученные целительству, приходили ко мне и врачевали раны, оставленные пытками, однако ничего не говорили о судьбе Любимого. Меня сытно кормили и, когда раны мои зажили, выпустили из темницы, позволив жить среди небелов, предупредив, однако, чтобы я держал язык за зубами. Никто не говорил о Любимом, а сам я не решался спросить. Он таял, как незначительный сон, как круги на воде от брошенного камня: они расходятся, удаляются все больше и исчезают.

Какое-то время мне позволялось жить в одном из домиков и общаться с младшими Белыми. Некоторые из них были жалкие создания, хилые телом и слабые разумом, с белой как снег кожей и роящимися в голове снами, которые они едва могли пересказать. Я старался помочь им, как мог. Другие были достаточно сообразительны и понимали мои рассказы о внешнем мире.

Годы шли, и дети все больше предпочитали мое общество, все больше любили слушать мои наставления. Мне больно было видеть, как совсем еще юные девушки беременеют. Я говорил с ними и пытался убедить, что молодым мужчинам и женщинам не пристало так вести себя. Я часто говорил о нашем долге перед миром. Лингстры и сопоставители узнали об этом и явились побеседовать со мной.

Потом Четверо прислали за мной стражу. Они не были жестоки со мной. И не были добры. Они обращались со мной как с бычком, уже почти бесполезным, но все же слишком ценным, чтобы отправить на бойню. Они забрали записи снов, которые я хранил у себя в домике. Они хотели обсудить их со мной. Я отказался делиться с ними своими догадками. Но они не могли не заметить, как часто в моих снах встречается Разрушитель.

Меня поместили в тюрьму на крыше, дали мне удобную кровать, приличную еду, перо, чернила и бумагу, чтобы записывать сны. Меня оставили в покое. Тем, кто ухаживал за мной, велено было со мной не разговаривать.

Я проснулась на соломенном тюфяке в своей клетке. Мне приснился дурной сон: будто Виндлайер стоит надо мной и злорадствует. «Сегодня ты умрешь!» – заявил он; я вздрогнула и проснулась в тревоге. Стены мои были подняты и запечатаны, прежде чем я открыла глаза. «Надо было избавиться от него ночью», – подумала я. Непонятно, как он сумел выжить после удара, который я нанесла ему. Возможно, он сильнее, чем я думала. Возможно. Сердце мое затрепетало от страха, что могут быть и другие такие, как он. Надо было добить его. «В следующий раз», – пообещала я себе мрачно. Потому что если Виндлайер жив, то мне рано или поздно придется столкнуться с ним.

И если он жив, то расскажет, кто убил Симфэ и Двалию. При этой мысли мое сердце забилось еще быстрее. Оставила ли я следы того, что совершила? Манжеты блузы закрывали мне кисти. Я засучила их и оглядела ладонь. На месте пореза остался только белый шрам. Никто не скажет, что я поранилась этой ночью. Потыкала пальцем отметины на подошвах. Ноги пронзила боль. Я послала туда целительную силу, и боль унялась. Надела сандалии и стала ослаблять и подтягивать ремешки, пока не подогнала их так, чтобы не терли. Прошлась по клетке, стараясь не хромать и не передергиваться. Это оказалось нелегко. Ступни помнили о боли. Я вспомнила, что испачкала их в грязи и змеиной слизи. Может, раны воспалились, прежде чем закрылись? Проверить это я никак не могла. Усевшись на край топчана, стала ждать.

Пришла тюремщица с подносом, нагруженным мисками, потом вернулась с водой. Еда была не плохая и не хорошая. Приготовленные овощи, копченая рыба. И на вкус ничего, и количество подходящее. Надзирательница ходила так же спокойно, как всегда, и так же мало говорила, и узники в других клетках были такие же вялые. Если бы не порезы, слабый запах масла на моих руках и пропахшие дымом волосы, можно было бы подумать, что мне все приснилось. Я ничего не сказала, однако в душе у меня росла тревога. Как скоро заметят, что Симфэ пропала? Когда принесут еду узникам в подвале и обнаружат тела?

Ключи и нож крохотными бугорками выступали из-под тюфяка. Я старалась сидеть, не касаясь их, и пыталась представить, как бы вела себя сегодня, если бы ночью ничего не произошло. О чем бы думала, что бы чувствовала? Сегодня я должна быть в точности такой девочкой. Главное, чтобы Прилкоп не выдал меня. Я была уверена, что не выдаст, но не знала, откуда у меня такая уверенность. Похоже, он очень огорчился за меня.

Прошлой ночью я убила.

Каждая мышца в моем теле напряглась и расслабилась. Кажется, я чуть не потеряла сознание. Нет. Я не могу думать об этом, нельзя. Я сделала то, что должна была сделать. Теперь, пока жду, когда обнаружат тела, надо это делать так, будто я – девочка, которая думает, что проведет весь день, рассказывая свою историю писарю. Я должна быть девочкой, которая надеется, что ее поселят в миленьком белом домике и будут вкусно кормить. Попыталась изобразить на лице улыбку, полную робкой надежды. Кажется, получилась кривая гримаса.

Ждать долго не пришлось. Услышав хлопок двери, я легла и притворилась, что сплю. Шаги. Не двое – больше. Но я не шелохнулась, пока не услышала голос Капры: