Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

Для начала выжить, глупый. Поешь что-нибудь посущественнее клевера. И попей. Найди воду.

Волк во мне всегда оставался волком.

Я огляделся в надежде увидеть полоску более высокой травы или водяные растения: это означало бы, что в той стороне течет ручей. Ниже по склону трава была вытоптана копытами. Три уцелевшие овцы паслись у родника. Я пошел туда. Земля вокруг источника оказалась голой и покрытой овечьим навозом. Мне было все равно. Шлепая босыми ногами по глине, я забрел в небольшой бочажок и нашел родник там, где вода была холоднее всего. Тогда я зачерпнул воды в серебряные ладони… и замер, гадая, можно ли из них пить. Осторожность боролась с жаждой, но жажда победила. Я стал пить. Если это и посеребрит мои потроха, мне уже все равно. Я все никак не мог напиться, когда услышал в отдалении карканье.

Я поднял глаза. Если видишь стаю воронов – это почти наверняка окажется стая ворон. А ворона-одиночка – почти наверняка на самом деле ворон. Но эту птицу я узнал мгновенно – по серебряному клюву. Она кружила надо мной. Теперь у нее появились еще и алые перья?

– Пеструха! – крикнул я.

Та каркнула в ответ и улетела в сторону города.

– Вот глупая птица! – сказал я вслух.

Она нас видела. Подожди.

Совет был совершенно не в духе Ночного Волка. Я снова стал пить. Почувствовав, что больше воды в меня уже не поместится, выбрался из глинистого углубления и отошел от родника туда, где росла чистая трава.

– Теперь можно поспать?

Если нечего есть, спи. Но только не на открытом месте. Когда ты стал таким глупым?

«Когда мне сделалось все равно», – подумал я, но не позволил услышать эту мысль Ночному Волку. Я был бы даже почти рад, если бы кто-то набросился на меня и можно было бы душить его, рвать зубами и пинать. Моя тревога перевоплотилась в злость на все, чего я не знал и чем не мог управлять.

Я почувствовал ее приближение Даром и успел обернуться, прежде чем она опустилась на ощипанную овцами траву у моих ног. Уронив на траву что-то большое, Пеструха дернула головой, по-птичьи приветствуя меня.

– Ешь, серебряный, – предложила она.

И отвлеклась на то, чтобы пригладить перышки. Ее оперение успело сделаться еще более блестящим, чем прежде. Некоторые маховые перья стали алыми, а черные приобрели синеватый отлив.

– А у тебя клюв серебряный, – поддразнил я ее. – Опять с драконами болталась?

Она в ответ каркнула с довольным видом, будто хихикнула. Я наклонился рассмотреть ее приношение – какой-то коричневый мокрый кубик.

– Что это такое? – спросил я.

– Еда, – сообщила Пеструха и снова взлетела.

– Погоди! Где остальные? Что случилось?

Ворона описала надо мной круг:

– Драконы! Прекрасные, прекрасные драконы. Совершенный превратился в драконов.

– Пеструха, прошу тебя! Где мои друзья?

– Одни умерли, другие отправились, – обронила она. – Один идет.

– Кто умер? Куда отправились? Кто идет? Птичка! Пеструха! Вернись!

Но ворона меня будто и не слышала. Она полетела прямо в город – возможно, туда, где добыла еду. Если это еда. Я подобрал кубик и принюхался. От него исходил густой запах мяса.

Ешь!

Раз Ночной Волк сказал, что это съедобно, я больше не колебался. Откусил большой кусок. Он оказался очень вкусный, похожий на говядину и соленый. Брусок был размером с мой кулак: больше Пеструхе было бы не унести. Я мигом простил ей немногословность. То есть мне по-прежнему хотелось знать, что случилось, но мое тело считало, что поесть сейчас важнее. И еще попить. Я вернулся к роднику.

Напившись, отчистил остатки грязи со штанин. Вымыл и руки, но толку от этого не было никакого: Серебро по-прежнему покрывало их.

Овцы вдруг подняли головы, и я огляделся, ища, что привлекло их внимание. По склону холма поднимался Прилкоп. За ним на почтительном расстоянии шел кто-то из Белых. Прилкоп смотрел на меня с ужасом. Неужели я так страшно выгляжу? Да уж наверное.

Когда он подошел достаточно близко, чтобы не нужно было кричать, я спросил:

– Кто выжил?

Прилкоп остановился и мрачно спросил:

– Из наших или из ваших?

– Из наших! – Я разозлился, услышав в его вопросе укор.

– Би. Любимый. Мальчишка, который был с тобой, и девушка.

Я обрадовался было, но погасил свою радость, задав новый вопрос:

– А Лант?

– Воин, которого ты привел с собой? Когда я в последний раз видел их, его среди них не было. Возможно, не выплыл, когда корабль превратился в драконов.

Еще одно испытание для моего едва не помутившегося рассудка. Я выбрался из родника, где успел сильно взбаламутить воду, и побрел по усыпанной пометом земле к чистой траве. Прилкоп зашагал рядом, но не предложил мне опереться на его руку. Я не винил его.

– Куда отправились мои люди?

– В гавань вошел еще один корабль и забрал их.

Я посмотрел ему в глаза. Его взгляд был полон боли.

– Почему ты пришел ко мне?

– Я увидел ворону с несколькими алыми перьями. Она мне снилась однажды. Когда я окликнул ее, она подлетела, произнесла твое имя и сказала, что ты тут, с овцами. – Он огляделся. – С теми немногими, что уцелели, – добавил Прилкоп, и вновь в его голосе мне послышался упрек. – Я видел эту ворону с твоими друзьями, когда в последний раз говорил с Любимым.

– Ты говорил с Любимым?

Трава у меня под ногами была уже не так густо усыпана пометом. Я рухнул на нее, как портьера, сорвавшаяся со стены. Прилкоп присел рядом не настолько неуклюже, однако и не намного ловчее. Сколько же ему лет? Белый, которого он привел, остался стоять в отдалении и, казалось, готов был в любую минуту броситься наутек.

– Оставь еду и вино и можешь идти, – сказал ему Прилкоп.

Белый сбросил с плеча холщовую сумку, повернулся и убежал. Прилкоп со стоном вздохнул, встал на ноги, подобрал ношу и снова сел рядом со мной.

Когда он положил сумку между нами и открыл, я спросил:

– Я что, настолько страшный?

– Ты больше похож на изваяние, чем на живого человека. Словно скелет, покрытый плотью и серебряной броней. Это Капра с тобой сделала? Или дракон?

– Я сам виноват. Был неосторожен с магией, – сказал я. Сил на подробные объяснения не было. – Что случилось? С Би и Любимым? И остальными?

– Они думают, что ты умер. Они горько оплакивали тебя.

Странная штука – тщеславие. Они горевали по мне, а у меня на душе стало теплее при мысли, что они меня любили.

Прилкоп говорил, осторожно подбирая слова, пока вытаскивал пробку из покрытой паутиной бутылки вина. Открыв, он поставил ее между нами и стал раскладывать еду, словно накрывал стол для странного пикника.

– Вино хорошее, из лучшей таверны в городе. Пришлось выбирать из того, что люди побросали. Яйца сырые, из обрушенного курятника. Абрикосы незрелые, но дерево лежало на земле, сломанное, вот я и собрал их. С рыбой та же история – я нашел ее в опрокинутой коптильне, внутри она еще сырая.