Фриц Лейбер - Шпаги дьявольщины [иллюстрации Сергея Пояркова]

Не успел Джо согнуть пальцы ног, как его мать поняла, куда он собрался.

— Идет бездельничать — пробормотала она с осуждением.

— Карманы полны монет — домашних денег, пущенных на грех.

И она снова принялась жевать индюшатину, куски которой она отрывала правой рукой от тушки, лежащей на решетке в пламени камина, тогда как левая была готова отогнать не сводящего с нее взгляда мистера Пузика: желтоглазого, тощего, с драным, нервно подрагивающим хвостом. Мать Джо, в своем грязном платье, полосатом, словно бока индианки, походила на продавленный портфель, а пальцы — на обрубленные сучки.

Жена Джо, видимо, думала то же самое, потому что она улыбнулась ему через плечо, возясь около средней печки. До того, как она захлопнула дверцу, Джо успел заметить, что она посадила два длинных, тонких, похожих на флейты хлеба и один высокий длинный каравай. Она была худющей, словно смерть, болезненной и постоянно куталась в фиолетовую шаль. Она, не глядя, протянула костлявую, в ярд длиной, руку к ближайшей бутылке джина, сделала смачный глоток и улыбнулась снова» Джо без слов понял, что она Хотела сказать: «Ты уйдешь и будешь играть, потом напьешься и будешь где-нибудь валяться, придешь домой и изобьешь меня и попадешь в каталажку» — ив его мозгу вспыхнуло воспоминание о той, как он в последний раз сидел в грязном подвале и она пришла к нему, а лунный свет озарял зеленые и желтые синяки, которыми он украсил ее впалое лицо. И она шепталась с ним через крохотное окошко и сунула ему через прутья полпинты.

И Джо был уверен, что сейчас будет то же самое, если не хуже, но сам, тем не менее, тяжело поднялся, и карманы его приглушенно звякнули, и он направился прямиком к двери, пробормотав: «Пойду-ка я на гору, побросаю кости. И сразу вернусь» — и помахал узловатыми, согнутыми в локтях руками наподобие пароходного колеса, чтобы показать, что он вроде бы пошутил.

Он шагнул за порог и оставил дверь на пару секунд приоткрытой. А когда захлопнул ее, то почувствовал себя глубоко несчастным. Раньше мистер Пузик непременно прыгнул бы следом, чтобы поглядеть на драки кошек и собак на крышах и заборах, а теперь большой кот предпочитал сидеть дома, шипеть на огонь, таскать индюшатину, увертываться от метлы и воевать с женщинами. Никто не подошел к двери, только слышалось чавканье его матери, ее порывистое дыхание, скрипели половицы под ногами его жены, да звякнула поставленная на полку бутылка джина.

Ночь была бархатной бездной, усеянной морозными звездами. Некоторые из них, казалось, двигались, словно уходящие космические корабли. А Карьер выглядел так, будто его огни были разом задуты, а жители улеглись спать, предоставив все улицы и площади бризу и невидимкам-духам.

Джо стоял прямо в середине полусферы пыльного сухого аромата высохшего строения за спиной и, ощущая и слушая прикосновение к ногам ломкой от дневного зноя травы, осознавал, что нечто глубоко внутри его долгие годы устраивалось таким образом, что он, его дом, жена и мистер Пузик должны будут подойти к концу все вместе. То, что пламя очага до сих пор не спалило его сухую, словно солома, хибарку, было просто чудо.

Джо зашагал, привычно ссутулившись, но не вверх, в гору, а вниз, по грязной дороге, которая вела мимо Кипарисового Кладбища в Ночной Город.

Ветер был мягким, но, что необычно, он не стихал, а дул порывами, словно шквал, в царстве гномов. Он раскачивал чахлые деревья за покосившимися, добела отмытыми дождями воротами кладбища, смутно видневшимися в свете звезд. И казалось, что они трясут бородами исполинского мха. Джо подумал, что духи так же не знают отдыха, как и ветер. Духам все равно: то ли за кем-нибудь гнаться, то ли плыть всю ночь по небу в скорбно-распутном обществе других теней. Временами среди деревьев вспыхивали красно-зеленые глаза вампиров, пульсирующие, словно бортовые огни или выхлоп космического скутера. Чувство глубокой тоски не проходило, оно становилось все глубже, звало его свернуть с дороги, найти себе удобное местечко возле какой-нибудь плиты или покосившегося креста и лежать долго-долго, чтобы жена подумала, что он умер. И еще он подумал: «Побросаю кости, да и пойду спать». Но пока он так раздумывал, распахнутые, висящие на одной петле ворота и похожий на мираж забор и Шантвиль остались позади.

Сначала Ночной Город показался ему вымершим, как и сам Карьер, но потом он заметил тусклые огоньки, слабые, словно глаза вампиров, но мигающие несколько чаще и сопровождающиеся дергающейся музыкой, чуть слышной, словно джаз для пляшущих муравьев джиттербаг. Он шел по пружинящему тротуару, с грустью вспоминая те дни, когда в его ногах как будто были пружины и он бросился в драку словно дикий кот или марсианский песчаный паук. Господи, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз дрался по-настоящему или ощущал в себе силу. Чуть слышная музыка постепенно становилась все громче и скоро уже грохотала, словно танго для гризли или долька для слонов, свет превратился в бушующее море языков газа, факелов, мертвенно-бледных ртутных ламп и подрагивающих розовых неоновых трубок, и все это великолепие смеялось над звездами, меж которых устало брели космические корабли. Следующее, что он увидел, это фальшивый трехэтажный фасад, облитый, словно дьявольской радугой, огнями Святого Эльма. В центре его были широкие, распахивающиеся в любую сторону двери, из-за которых сверху и снизу вырывался свет. Над входом невидимая рука без устали писала золотистым пламенем с росчерком и завитушками, а справа сатанинским красным огнем горело «СЧАСТЬЯ».

Итак, новое заведение, о котором столько толковали, наконец открылось! Впервые за ночь Джо Слеттермен почувствовал в себе желание настоящей жизни и ласковую щекотку возбуждения.

— Побросаю кости — подумал он.

Он тряхнул сине-зеленый рабочий комбинезон несколькими сильными, беззаботными ударами и похлопал себя по карманам, чтобы еще раз услышать звяканье. Затем он раздвинул плечи, растянул губы в пренебрежительной улыбке и толкнул дверь так, словно хотел ударить стоящего за ней врага.

Внутри заведения было обширно, словно городская площадь, а стойка была длиной в вагон. Круглые колодца над покерными столами контрастировали с нечеткими, напоминающими песочные часы сгустками возбуждающего мрака, сквозь которые ходили девушки с подносами и девушки-менялы, похожие на белоногих ведьм. В отдалении, рядом с возвышением для джаза, виднелись похожие на те же песочные часы силуэты исполнительниц танца живота. Игроки были толсты и сгорблены, словно грибы. Все они были лысы из-за тех мучительных переживаний, которое доставлял им каждый шлепок карт, каждая задержка или окончательная остановка маленького костяного шарика. А Алые Женщины были словно поля пионов.