Мила Бачурова - Пароль «Аврора» [СИ litres]

– Тс-с… Я на минуточку, быстро.

– Где ты была? – опомнился Кирилл. – Почему не приходила?

– Не разрешали.

Не разрешали?.. Как так?.. Почему? Мозги ворочались тяжело.

– Кто не разрешал?

– Все. Велели тебя не беспокоить, сказали, что тебе пока еще очень плохо.

В этот раз приход Кирилла в сознание, после долгих метаний между жизнью и смертью, посещением его всеми обитателями Бункера не ознаменовался. Выныривая из забытья, он видел Вадима и Елену, Сергея Евгеньевича – в инвалидном кресле, улыбающегося так жалко, что хотелось выть – и один раз, до странности натужно, Кирилла посетили Любовь Леонидовна и Олег.

Визиты были скомканы и скоротечны, на тугие расспросы больного – язык почти не слушался, голова гудела – посетители дружно всплескивали руками – потом-потом, тебе нельзя волноваться! И рядом немедленно оказывался Григорий Алексеевич с мерзким питьем наготове, после которого Кирилл снова проваливался в забытье.

Постепенно приходя в себя, Кирилл осознавал всю странность Дашиного визита. Подруга пробралась к нему явно крадучись, мало того – осмелилась разбудить больного! Та Даша, которую он знал, не позволила бы себе подобного никогда.

Кирилл сумел приподняться.

– Даш. Что случилось?

Даша отпрянула:

– Ох… Какой ты стал… – Но быстро взяла себя в руки. – Это ничего, это от солнца… Тебя правда на самую жару выкинули?

– Правда. – Кирилл постарался сосредоточиться. – Неважно… Ты чего тут, в темноте? И почему шепчешь? Что происходит?

Даша торопливой скороговоркой, то и дело сбиваясь, начала почему-то с того, как три месяца назад в Бункере появился Джек. Как показал ей его, Кирилла, письмо и сказал, что нужно пробраться в хранилище, подобрать и изготовить реактивы.

– Это ведь правда? – почему-то всхлипнув, уточнила Даша. – Это ты попросил?

– Конечно, – с трудом поспевая за сбивчивым шепотом, кивнул Кирилл. – Чего ты плачешь?

Даша снова всхлипнула.

– Они сказали… Вадим с Еленой… Сказали, что Жека – вор! Что он меня обманул, и тебя адапты обманули, даже Герман! И сейчас тоже говорят… Что это – вероломство. – Даша снова всхлипнула. – Джек и Сталкер ушли, как только подлечились. Они… Джек сказал, на фиг такое счастье. И меня к тебе не пускают.

– Что-о? – оторопел Кирилл. Непонятно, от чего больше – от «на фиг» из уст Даши, или от «не пускают». – Почему не пускают?

– Не знаю, – оглядываясь на дверь, прошептала Даша, – непонятно всё… Ой! Идет кто-то. Я потом… – и, спорхнув с кровати Кирилла, выскользнула из палаты.

Очень вовремя – на пороге появился Григорий Алексеевич.

– Кирюша, – негромко окликнул он, – ты спишь?

Кирилл не отозвался. Подождал, не шевелясь и не открывая глаз, пока Григорий Алексеевич подойдет к нему. Тронет лоб, поправит капельницу, проворчит что-то себе под нос и уйдет.

Информации было слишком мало, а мозг слишком утомлен для того, чтобы ее обрабатывать. Надо отдохнуть, сейчас он все равно ни до чего не додумается. И Кирилл снова провалился в сон – тот же самый, из которого его выдернула Даша.

Сон был мерзкий. Кирилл скакал верхом, стремясь догнать тех, кто ехал впереди, во сне это было почему-то очень важно. Но конь пробирался, будто сквозь густой кисель – с каждым шагом все медленнее и натужнее, с трудом переставляя копыта, а у Кирилла не было сил его погонять. Мучительно, до крика, болели руки, ноги, бока – продвижение становилось все медленнее, и те, кто ехал впереди, оказывались все дальше и дальше.

Они бросили меня, – с ужасом, покрываясь испариной, понимал Кирилл, – они не хотят останавливаться! На горизонте полыхал рассвет. Из расступившихся облаков выплывала хохочущая Аврора.

«Я же говорила, тебе меня не достать! Ты увязнешь! Не доберешься до цели. Никогда не доберешься!»

Кирилл метался и стонал – до тех пор, пока появившийся в палате Григорий Алексеевич снова, покачав головой, не ввел ему обезболивающее.

***

После Дашиного визита – показавшегося, когда начал соображать, дурным сном, – Кирилл, тем не менее, настойчиво принялся расспрашивать Григория Алексеевича и медперсонал о том, что происходит. И почему нельзя позвать в Бункер если не адаптов, то хотя бы Германа. Взрослые на это в один голос твердили, что Кирилл еще слишком слаб для дискуссий. Основная миссия «малыша» в нынешнем состоянии – не волноваться и набираться сил. В конце концов, для того, чтобы настоять на своем, Кириллу пришлось взбунтоваться.

Почувствовав себя в один прекрасный вечер достаточно окрепшим для того, чтобы самостоятельно добраться до туалета, он решил, что время пришло. И твердым голосом объявил зашедшему навестить Григорию Алексеевичу, что не выпьет больше ни одной пилюли и не позволит ставить себе ни уколы, ни капельницы – он уже достаточно в уме для того, чтобы распознать нейролептики. И для того, чтобы их введению в свой организм воспротивиться.

Григорий Алексеевич только головой покачал. А Кирилл, разглядывая доктора, подумал, что выглядит он, как говаривали адапты, «так себе». За три месяца его отсутствия Григорий Алексеевич здорово осунулся и даже как будто постарел.

– Ты и в самом деле планируешь сопротивляться? – сочувственно поинтересовался врач. – Очень глупо, не ожидал от тебя. Нас ведь больше, а ты пока еще слаб, как котенок. Справимся и силой лекарства введем.

Небрежность тона, которым это было произнесено, вдруг до боли напомнила Толяна. Кирилл почувствовал, что закипает.

– Возможно, – прикладывая немало сил к тому, чтобы не нагрубить, согласился он, – со мной по-всякому справлялись.

Медленно – пальцы пока еще плохо слушались – расстегнул больничную сорочку. Спустил ее с плеч, демонстрируя Григорию Алексеевичу исполосованную спину:

– Видели же, наверняка? Их тоже было больше. Желаете уподобиться?

Удар достиг цели – Григорий Алексеевич задохнулся от негодования.

– Что ты… Как ты можешь так говорить?!

Кирилл, надеясь, что сумел не дрогнуть лицом, пожал плечами:

– Вы же можете угрожать.

Он снова надел пижаму и откинулся на подушку, мимоходом подумав, что год назад забился бы в покаянной истерике от одного только подобного тона из уст ли Григория Алексеевича или любого другого обитателя Бункера – неважно.

Сейчас себя виноватым не чувствовал. На войне – как на войне. И от души надеялся, что разгневанный Григорий Алексеевич не заметил, насколько тяжело даются пациенту даже эти простые движения – от того, что пришлось шевелиться, замутило, и палата поплыла перед глазами.

Кирилл терпеливо переждал, пока кружение закончится. Уточнил:

– Так как, созовете консилиум? Или мне еще и голодовку объявить?

Григорий Алексеевич долго укоризненно посмотрел на него. В этот момент Кирилл впервые увидел на лице врача выражение, которое потом, на протяжении разговора, так бесило – снисходительной жалости.