Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

Теперь время речей прошло. На ночёвку оставили лишь несколько отрядов в разных частях города: даже Янгред сомневался, что кто-то опять взбунтуется. Инада притихла, погрузилась в раздумье под бархатными сумерками. По этим сумеркам было удивительно приятно наконец уходить в новый, пусть однодневный, лагерь у стен.

– Как думаешь, откликнется хоть кто-то? – спросил Хельмо.

Янгред не знал. Второй раз он слушал речи и второй раз спрашивал себя: а отозвался бы он, если бы кто-то так увещевал его с помоста? Слова Хельмо были точными. Честными. В конце концов, красивыми. Такие действуют на горячие юные головы и будят взрослые сердца, где жива отвага. К тому же Янгред видел: кто-то в толпе записывал речь, чтобы разнести дальше. И всё же он не решился на прямой ответ.

– Ты сделал и сказал то, что должен был. Завтра увидим.

Хельмо глянул в упор – его усталые глаза по-прежнему казались огромными, детскими. Янгред ощутил раскаяние за то, что не обнадёжил, хотя, может, требовалось именно это. Но солнечный воевода вдруг улыбнулся.

– Никаких спешных чаяний. В этом весь ты. Спасибо.

У него был разбитый, запылённый вид, но даже сейчас улыбка словно светилась. Какое-то время Янгред просто вглядывался, зачем-то стараясь сохранить в памяти этот слабый свет. Он успел заметить: острарцы вообще улыбаются иначе, чем огненные, – теплее, безмятежнее. Несмотря на то, что у них сейчас война. Удивительно.

– Что скажешь о том, как действуют мои люди? – спросил он, чтобы заговорить хоть о чём-то. Молчание угнетало.

– Я наконец начинаю верить, глядя на них… – Улыбка померкла, и, кажется, Хельмо не хотел продолжать. Но Янгред понял, что имеется в виду, и почему-то снова вспомнил…

«…присягать твари…»

– Я видел, как некоторые атаковали с крыш, и слышал, что так они прорвали стрелецкий заслон. Нужна немалая сноровка!

– Мы живём в горах, – напомнил Янгред. – Залезаем на спящие вулканы, чтобы добыть снег, куём и прокаливаем оружие на живом огне. Это не сравнить с крышами.

– У меня вот неважно с высотой.

– Боишься? – удивился Янгред.

Хельмо слегка смутился.

– Нет, но вряд ли смог бы бежать и стрелять, видя, что внизу.

– Не думаю, что в ваших землях это полезный навык. Поживи у нас – приобретёшь.

– Что, приглашаешь? – Лицо оживилось.

Янгред весело хмыкнул.

– Почему бы и нет? Когда-нибудь, если выживем.

Они замолчали, возле арки замедлили шаг, потом остановились. До ворот оставалось недалеко, нужно было подождать собирающиеся сзади, стягивающиеся с разных улиц отряды. Хельмо прислонился к стене. Глядя на него, Янгред боролся с собой, чтобы не спросить, и всё-таки спросил:

– Хельмо, кто-то в твоём окружении носил прозвище Грозный ?

Второй раз за последние минуты лицо воеводы разительно переменилось: потемнело, и все следы тяжёлого дня проступили заметнее. Хельмо расправил плечи, чуть ли не сложил по швам руки. Они дрогнули, но боль не дала кулакам сжаться.

– Зачем тебе? – глухо спросил он.

– Имшин, кажется, скорбит о нём. Она говорила, что его убили, и… – Янгред помедлил, – что ты тоже его знал.

«И тебе о нём солгали». Но с этим не стоило спешить.

Хельмо вздохнул. Ему явно требовалось время, чтобы подобрать слова. Он уже стал расслабленнее, но лицо не изменило замкнутого, грустного выражения.

– Да, – наконец ответил он. – Это мой наставник. Грайно, царёв воевода и… как у вас говорят, фаворит. Взял много вольных городов, в том числе этот. При нём утихомирились кочевники, и в Осфолате нас боялись. Он был великим. И ещё… весёлым. Добрым. Во всём, что не касалось войны и чести, он был очень добрым. Он научил меня всему, что я знаю. Сделал меня мной. Мои мать и отец… знаешь, они погибли, прямо здесь, под Инадой, они тоже были воеводами. И хотя воспитывал меня дядя, настоящим родителем вскоре стал Грайно. И был им до конца, насколько мог.

Хельмо замолчал. Трудно было различить выражение его глаз, на которые упали светлые кудри. Вряд ли там читалось что-то хорошее.

– Значит, твои родители… – неловко начал Янгред, но осёкся.

– Поэтому я так хочу скорее отсюда уйти. И поэтому же не мог бросить город, за который они отдали жизни.

После недолгой тишины Янгред, вспомнив, что ещё говорила Имшин, хотел задать новый вопрос, но Хельмо опять заговорил сам. Правда, головы он не поднимал, старательно изучал взором грязные носы своих сапог.

– Вайго очень любил Грайно, с детства. Грайно начинал в его личной страже: у нас у каждого царевича есть, кроме взрослых, страж-ровесник. Их готовят с шести лет; им легко, например, потеряться в толпе и присмотреть за наследником, когда тот куда-то идёт. Таким был и Грайно – его пожалел кто-то из бояр, купил на невольничьем рынке в Шёлковых землях, а в Остраре отдал учиться ратному делу. Грайно с Вайго росли вместе, понимали друг друга, словно даже не просто братья, а близнецы, те, которые сросшиеся. Это осталось и потом: Грайно стал среди воевод первым, на пирах сидел, если не с дружиной, то подле царской семьи. Занимался с царевичем, сопровождал в поездках царицу и царевен, давал Вайго советы в обход Думы… Многие завидовали Грайно, обвиняли в том, что он чуть ли не варит колдовские зелья, чтобы царь его привечал…

– Любовные, что ли? – Янгред невольно развеселился, представив грозного воеводу над котлом, с большой деревянной поварёшкой, коварно хохочущим. – И ты мне что-то говорил про мораль, про воздержание!

Хельмо лишь вздохнул.

– Никто не понимал, сколько они прошли. Оба чувствовали себя чужими: Грайно – купленный раб, Вайго – сирота, и оба так хотели свободы… Царица-мать умерла в родах, отец – тоже рано. До четырнадцати лет Вайго окружали регенты, и только с Грайно он мог быть ребёнком, а не куклой в чужих руках. Они, наверное, искали друг в друге убежище… – Хельмо запнулся. – И нашли, и с годами их дружба стала как большой терем, и другим из тех, кого Вайго любил, было там хорошо. А потом всё рухнуло.

Сумерки стали гуще и тяжелее, заблестели первые звёзды. Хельмо в задумчивости поднял голову, зябко поёжился и наконец продолжил:

– Царь стал намного холоднее и к друзьям, и к семье. Я был юн, не всё понимал, но мне казалось, и Грайно что-то тревожит. Между ними что-то шло не так, и царица… она часто плакала. Особенно в дни, когда Грайно приходил к царю обсуждать дела. Так говорила девочка, дочь одного из стрельцов охраны Вайго, я с ней немного дружил. А потом…

– Потом кто-то убил твоего воеводу?

Хельмо наконец опять посмотрел Янгреду в лицо.

– Грайно якобы замыслил заговор против бояр – так они решили, смешно сказать, из-за примирительного подарка, мехового плаща. Царю донесли, и хотя прежде он бы только посмеялся над тем, как они всполошились, тут почему-то взвился. Он не терпел подлостей. Он всегда говорил: «Ударил в спину врага – ударишь друга». И… Грайно самого убили. На охоте, на которой он якобы собирался «случайно» подстрелить моего дядю. Правда…