Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

Надев деревянное кольцо ей на палец, Влади повторил старое обещание: никогда от неё не отступиться. Обещанию Лусиль верила, не верила другому – уступчивости отца. Конечно, Сивиллус, зная упрямство сына, не стал бы принуждать его к разводу. Но кто гарантировал, что Лусиль чем-нибудь не отравится? Не сломает на охоте шею? Сивиллус звал её дочерью. Королевной. Радостью. Это он произносил вслух. Как он называл её мысленно?

«Он мой отец. Он меня любит. Любит. Любит. И он хороший».

Она повторяла это как заклинание, часто. Повторила и сейчас, добавив кое-что.

«Полюбит ещё больше, когда ступит в Дом Солнца как в свой».

Она улыбнулась отражению в воде. И в этот миг её запястье крепко сжали.

Странно, она даже не вздрогнула. Дрожь овладела ею позже, уже когда она медленно и оцепенело подалась назад, увлекая за собой чужую руку. То была рука мужчины, судя по сильным, грубой формы пальцам. Пальцы украшали перстни с сияющими самоцветами, запястье – браслеты. И струпья… струпья испещряли молочную кожу, напоминая что-то среднее между пенкой на молоке и рыбьей чешуёй. Лусиль не смогла вскрикнуть. Она только прикрыла рот, давя жалобный щенячий визг.

Хватка не разжималась. По мере того, как Лусиль дёргалась яростнее, рука больше выступала из воды. Спустя несколько мгновений в тёмной глубине замаячило ещё какое-то приближающееся светлое пятно.

Лик.

Лусиль поняла это, когда её выпустили, а рука тяжело оперлась на край каменной кладки. Показалась вторая, так же отвратительно разложившаяся. Вода пруда пошла волнами. Заблестели перстни. Существо захрипело, тяжело наваливаясь на камни, а потом молниеносно – одним рывком – выбралось из омута и двинулось вперёд. Лохмотья одеяния: осклизлый мех, раскисшая ткань кафтана – оставляли влажные следы на полу. Движения не были человеческими – судорожные, угловатые, неотвратимые. Какие-то паучьи.

Длинные угольные патлы, в которые вплетались золотые и серебряные нити, не скрывали лица – не тронутого разложением лица красивого мужчины. Это была отталкивающая порочная красота: точёный нос, полная нижняя губа, раскосые глаза под густыми аккуратными полукружьями бровей. Лицо могло бы казаться женственным, если бы не тонкие усы, жёсткий подбородок и сам взгляд – не обволакивающий, а пронзающий. Сидя на полу, Лусиль смотрела. Как заворожённая, часто и сбивчиво дыша.

Он приблизился. Он тоже дышал. При каждом выдохе на губах вспенивалась кровь, а из горла исторгались плотные дымные сгустки.

– Ты.

Алое облако, пахнущее илом, вылетело к лицу Лусиль и растаяло. Звякнули серьги в ушах мертвеца – кольца с крошечными подвесами-мечами. Лусиль дёрнулась, захлебнулась воздухом. Пальцы жгло: она так сжала собственную лунницу, что уже изрезала их в кровь. И как ни сжимала, что ни шептала, взывая к защите высших сил, – оно не исчезало.

– Я тебя вижу…

Голос был сильный, чистый, горло словно и не заполняла студёная вода. Голос был живым, в отличие от разлагающихся рук, бескровных губ, горящих глаз. Лусиль не шевельнулась, даже когда ладонь потянулась к ней и погладила по щеке.

– Ты пришла. Хорошо, что ты пришла…

Вот почему монахи держатся. Что-то защищает их, и сегодня это до неё добралось.

– Скажи ему…

Добралось, чтобы увести, уволочь, чтобы…

– Попроси… попроси их, чтобы…

Лусиль очнулась, прянула назад, с силой ударила по бледным пальцам. Она вскочила и зайцем рванула прочь, упав лишь один раз, на середине пути до дверей. Её не держали, за ней не гнались, ей не кричали вслед. Когда на пороге Лусиль обернулась, в храме никого не было. Лишь Хийаро.

На ступенях крыльца она споткнулась ещё раз и наверняка что-нибудь бы разбила, если бы её не поймали. Руки были слишком большими и крепкими для рук Влади, слишком жёсткими для вообще любых человеческих рук. Поэтому, ещё не обретя равновесия, Лусиль принялась вырываться из непрошеной хватки. Её отпустили и позволили свалиться.

– Доброй ночи, королевна.

Ненавистный голос заклекотал над головой. Унизительное положение: упираться руками в траву, ощущать, как правая ладонь – та, которой сжимала лунницу, – полыхает мелкими порезами. Да вкупе со всем этим отвратительное осознание: из десятков командующих, из тысяч солдат к храму занесло именно его .

– Вам того же. Что не спите, Цу?

Лусиль спросила ровно, не меняя положения, а только вскидывая голову и отбрасывая с лица мокрые спутавшиеся пряди. Командующий железнокрылых внимательно, со сдержанным любопытством за ней наблюдал. Помедлив, он протянул руку, но Лусиль проигнорировала жест и встала сама, принялась отряхиваться.

– Любуюсь ночью. Видимо, как и вы.

Лусиль не собиралась болтать о том, что осталось за дверями храма, о чём угодно, только не об этом. Поэтому она сразу ринулась в атаку:

– Да? Что ж, этот ответ устраивает меня больше, чем «решил перекусить на ночь глядя». Знаете ли, Цу, ваши люди здорово портят привалы моим, а сегодня испортили и нам с королевичем. Они… они пожирают трупы при нас!

– Опять? – без удивления уточнил Цу. Худое, золотисто-смуглое скуластое лицо нисколько не переменилось. – Я уже просил их есть подальше от нежных глаз, ушей и носов бескрылых людишек.

Замечание здорово помогло Лусиль: она почти забыла, что лишь уводит командующего от темы своего внезапного появления. В бешенстве она шагнула ближе.

– Бескрылых людишек?

Цу был всё так же невозмутим.

– Между собой мои солдаты зовут вас так. Я ничего не могу с этим поделать. У нас не придают значения вежливости.

– Давайте не будем забывать, – мрачно одёрнула его Лусиль, – что благодаря «бескрылым людишкам» вы покинули дыру, в которой живёте. Дышите воздухом, вольно летаете, сытно жрёте… – Она скривилась на последнем слове. – Можно быть и благодарнее.

Командующий с лёгкой насмешкой постучал себя кулаком по груди.

– О, я благодарен, королевна. Сам я не позволяю себе подобных оскорблений.

– Так и не повторяйте их за другими, словно крылатая макака. – Лусиль дёрнула плечом. Именно теперь она поняла, что продолжает мелко трястись.

– Что с вами?

Цу спросил это быстро и тревожно, но хотя бы не сделал попытки, например, прикоснуться к плечу. Так и возвышался, скрестив жилистые руки у груди. На нём сейчас не было доспехов, кроме панциря, но даже так он не производил впечатления человека, с которым хочется долго беседовать. Лусиль фыркнула, пригладила волосы и ответила:

– Ночь холодная. Но муж согреет. Счастливо, и устройте выволочку своим обжорам.

Развернувшись, она пошла прочь. Колени подгибались, озноб разливался по телу от щеки, где касались мокрые пальцы. Пальцы, унизанные сверкающими перстнями и, кажется, принадлежавшие кому-то, кто мог как ласкать, так и душить.