Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

– А сколько наших городов Хельмо освободил за время, что меня не было?

Тсино спросил это, уже отступив, и снова требовательно глянул на карту. Хинсдро тоже шагнул назад и плавно провёл по нескольким южным областям серебряным кинжалом.

– Они были вот здесь. Здесь. И здесь, здесь Самозванка оставила самый большой гарнизон, но после трех дней боёв солдаты обратились в бегство.

– А у него уже были настоящие сражения?! – Тсино чуть вытянул шею. – Ну, в чистом поле, чтобы выстраивать полки, и…

– Настоящие сражения пока ведут те, кто встречает Самозванку на дорогах к столице, – прохладно сообщил Хинсдро. – Проливают кровь и теряют людей каждый день. Хельмо и иноземцы же преимущественно осаждают города и сносят всё на своём пути. Поэтому я, откровенно говоря, недоволен. Он не слишком спешит.

Тсино понурился, но тут же вскинулся и со знанием дела сказал:

– Копит силы. В пути я слышал, что в каждом городе к нему присоединяются.

– Как же чутки твои уши, когда речь о Хельмо, – почти беззлобно рассмеялся Хинсдро. – Но да, ты прав. Даже те, кто не спешил в Первое ополчение, ныне идут во Второе.

У него самого это вызывало раздражённое недоумение. Дурное чувство, тем дурнее, что порой оно теснило положенные радость, гордость, надежду. Ведь, судя по вестям от Первого ополчения, проигрывающего Самозванке бой за боем, ополчение Второе превращалось из отчаянной авантюры во что-то значимое. О Хельмо и союзниках действительно говорили, что их продвижение стремительно, действуют они слаженно, а речи воеводы так сильны, что под Инадой толкнули в поход даже шёлковых мятежников и, прости Господи, пиратов!..

– Я бы тоже за ним пошёл. Как славно, что ты ему доверился!

Тсино опять обнял его, отпустил и выскочил прочь. Хинсдро некоторое время бессмысленно смотрел на закрывшуюся дверь, потом, собравшись с духом, тоже вышел из кабинета.

Его путь лежал в церемониальную палату, на балкон. Оттуда он уже вскоре оглядывал набившуюся во двор, кое-как сдерживаемую толпу. Толпа не гневалась, но волновалась: шумела, шептала, гомонила. Толпа требовательно задирала десятки голов и разевала десятки ртов. Пестрели шали женщин и кафтаны мужчин, светлели рясы священников, кое-где алели плащи ратников. Хинсдро прекрасно знал: более всего людей терзает одно. Далеко ли враг?

Хинсдро говорил недолго. Он лишь обобщил прочтённое в письмах, напомнил, что Ас-Ковант укреплён и запасов хватит на долгую осаду, и пообещал: доблестное воинство изгонит Лжедимиру прочь. Скоро ли? Какой ценой? На эти вопросы он ответить не мог и постарался на них не задерживаться.

Он говорил, а Злато-Птица сидела на плече. Обычно её тёплая тяжесть и яркое сияние успокаивали и проясняли мысли, сегодня – необъяснимо давили и ослепляли. Хинсдро вздрогнул, когда чутким слухом уловил внизу новые волны шёпота.

«Так похожа на настоящую царевну…»

«Говорят, она раздавала драгоценные камни…»

«Государь почему здесь? Почему не бьётся?..»

«Она говорила, это он погубил прежнего царя и прогнал воевод. Сыч…»

Невзирая на эти слова и на то, что толпа казалась разом встревоженной и оцепенелой, Хинсдро горделиво вскинул голову. Прочертив в воздухе благословляющий солнечный знак, он закончил речь простым напутствием:

– Не забывайте Бога. Государя. И, прежде всего, себя. Вместе мы сильнее.

Немногие откликнулись одобрительными криками. Большинство промолчало, и всё те же понурые взгляды кололи тупыми иглами. Хинсдро дал знак стрельцам, и толпу стали спроваживать со двора.

В палате он изнурённо опустился на трон. Злато-Птица, тяжело хлопая крыльями, подлетела и села на подлокотник. Хинсдро глянул на неё. Птица ещё немного помолодела за последнее время, когти на её кожистых крупных лапах блестели красной медью. Она подставила правую голову. Хинсдро почесал оперение под клювом.

– Ты ведь понимаешь речь, верно?

Птица молчала – лишь, склоняясь вбок, поглядывала на него круглыми, выпученными красными глазами. Конечно, понимала, раз испокон веков носила царские приказы именно тем, кому они предназначались. Сам Хинсдро ничего с ней не передавал. Откровенно говоря, птице как гонцу он не доверял. Пусть она была неуязвима для стрел и пуль, пусть умела быстро летать, птица – лишь птица. Где ей участвовать в человечьих делах?

– Может, вспомнишь, моя хорошая, – помедлив, без особой надежды проговорил Хинсдро, – что ты сказала в лесу, семь лет назад, одноглазому человеку в красном кафтане, ведшему других таких же людей? Или вспомнишь, кто велел тебе это сказать? Государь?..

Птица продолжала таращиться на него, издавая тихие гортанные звуки от каждого почёсывания. Поводила крыльями, елозила, удерживая равновесие на полированном подлокотнике. Мягкое масляное сияние лилось с её перьев. Хинсдро вздохнул.

– Конечно, нет.

Он поднялся и пошёл прочь. Нужно было вернуться в кабинет, что-то ответить Трём Королям, чтобы выиграть время, и в очередной раз потребовать от Хельмо торопиться. Мальчишка зарвался. Наверное, слава уже кружила ему голову.

– Враг наш воевода Грайно должен быть умерщвлён. Он не достоин суда государева. Такова наша воля.

Хинсдро обернулся. Птица перелетела на спинку трона и спрятала правую голову под крыло. Говорила явно левая.

«Враг наш воевода… суда государева… Государева…»

Вайго, отдавая приказы, не пользовался церемониальными языковыми нормами, по которым ему полагалось говорить о себе либо «мы», либо в третьем лице. Нет, всегда «я», всегда «моего», слишком он себя любил и превозносил.

Бессмысленно вертя мысль в голове, разглядывая со всех сторон и содрогаясь, Хинсдро пошёл прочь. Неужели он был когда-то прав? И… неужели Илана, пошучивая, не просто так в последние месяцы своей короткой жизни пугала его одной и той же присказкой?

– Не обижай меня, муженёк , – мурлыкала она, ластясь. – Не обижай, люби покрепче да не гляди налево. Страшна женская месть .

– Мне это не нравится.

Влади, полулежа в траве, смотрел на костёр. Пламя плясало в блёклых глазах, подсвечивая их, и лицо казалось непривычно мрачным. Таким оно осталось, и когда королевич, полуобернувшись, кивнул себе за спину. Туда, откуда доносились чавкающие урчащие звуки, к которым примешивались другие – более глухие, ни с чем не сравнимые.

Такие слышны, когда кто-то ломает кому-то рёбра.

– Это священный город.

…И с удовольствием вонзает зубы в ещё тёплые шматы сырого мяса.

– Не наш, – напомнила Лусиль.

Она предпочла не оборачиваться туда, где командиры железнокрылых сжирали два притащенных с крепостных стен человечьих трупа. Аппетит ей и так уже отбили.