Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

– Ты что же… – Хинсдро обернулся, кидая взгляд в окно. Внизу толпились стрельцы, удерживали рвавшийся на двор народ. – Ты что же, лошадь украл?

– Я оставил за неё свой смарагдовый перстень. Государи не воруют, не обманывают и…

– Ты умница, Тсино. – Оживлённую речь пришлось прервать. – Хорошо помнишь уроки. Но скажи, что же ты, зачем…

Тсино сделал к нему пару шагов. Хинсдро решил, что сын напрашивается на ласку, надеясь так умерить отчий гнев. Он даже готов был уступить, потрепать царевича по волосам; готов был, взяв обещание более не дурить, отправить его обратно с ещё парой стрельцов… но Тсино не обнял его. Тонкие пальцы лишь крепко, почти до боли стиснули его запястья.

– Это мой город, отец. Я не побегу. Единственный, с кем я ушёл бы, далеко, и он…

Руки были влажными и горячими. Тсино волновался, заикался, поблёскивали из-под спутавшихся вихров его глаза. Хинсдро обречённо вздохнул. Злоба боролась в нём с тоской.

– Мне что же, надо было посадить Хельмо на цепь во дворе? Чтобы ты слушался?

Глаза Тсино блеснули особенно упрямо.

– Я всё равно не уехал бы в Цветочные королевства. Я пошёл бы воевать!

– Воевать? – вскинулся Хинсдро. – Солнце моё…

– Ведь Хельмо было тринадцать! – пылко заговорил Тсино. – Ему было всего тринадцать, когда Грайно впервые взял его в поход! И он сражался!

– И Грайно носился с ним как нянька, чтобы кто-нибудь не снёс его голову, – мягко оборвал Хинсдро. – Пойми, всему своё время, навоюешься ещё, а ныне лучше поберечься. Времена тогда были другие. То были завоевательные походы, и…

Он помедлил, закусил губу. Он не был уверен, что слова, которые рвутся с языка, честные. Что-то в них самому ему виделось лицемерное… И всё же он пояснил:

– Грайно и Хельмо не защищали дом. Все те города, походы – это было… как если бы ты пришёл к кому-то из боярских детей на двор и отнял игрушку. Да, Вайго укреплял границы, чтобы показать свою мощь Осфолату, я тебе уже об этом говорил. Да, его воеводы объясняли это необходимостью защититься от возможных – возможных , солнце моё! – врагов, хотя в действительности на нас никто не нападал, кроме кочевников и пиратов. Так что порой, когда я вдумываюсь, мне кажется, что по сути своей это всё же были… царские забавы, Тсино. Лишь забавы. Сейчас же…

Слушая, Тсино успел обойти его и достигнуть стены – участка, где висела большая карта Острары. Карта была трехлетней давности и отражала примерно то, что и было в действительности. Не отражала она лишь лунной заразы, неумолимо расползавшейся от границ. Тсино ткнул пальцем в какую-то точку. И ещё в одну. И ещё. Обернулся:

– Если мы получили всё это царскими забавами … почему ты не отдашь это Самозванке? Пусть отберёт наши игрушки и отстанет. Мы ведь взрослые.

– Тсино…

Ему не по душе пришлась шутка, если это была шутка. Заложив руки за спину, Хинсдро тоже прошёл к столу, обогнул его и остановился возле карты.

– Что ты говоришь такое? Это теперь наши земли. На них исповедуют нашу веру, мы получаем с них налоги, города вроде Инады – наши порты. И…

– Так прошлый царь брал игрушки или нет? – Палец сына задумчиво водил по границе с королевством Сивиллуса. – Грайно и прочие воеводы… играли вместе с ним?

Тсино вряд ли представлял, насколько двусмысленно высказался. Играли . О да, они много играли, и никому от этого не было здорово. Хинсдро вздохнул особенно тяжело.

– Ну что ты за ребёнок.

– Я не понимаю.

Он говорил и смотрел серьёзно, больше не улыбался. Как же ловко он загнал Хинсдро, Всеведущего государя, в ловушку собственных неосторожных суждений. Куда отступать?

– Чего ты хочешь от меня? – покоряясь, спросил он. – Чего?..

«Признать, что даже мальчишеские поступки твоего ненаглядного Хельмо на вес золота? Признать, что я дурак и запутался? Признать, что…»

– Я хочу остаться, отец, – просто сказал Тсино. – И я останусь. И ещё я хочу, чтобы, если сюда придёт враг…

– Враг придёт, не сомневайся.

– Когда сюда придёт враг, я буду оборонять Ас-Ковант. Как все.

Хинсдро показалось, будто кто-то ударом вышиб пол из-под его ног, но он не позволил этому отразиться на лице.

– Ты ведь понимаешь, что я не переживу твоей гибели? – только и спросил он.

– Я не буду трусом, отец.

Трусом … Юность удивительно падка на громкие речи, а трусость и благоразумие для неё – одно. Только напомнив себе эту простую истину, Хинсдро поуспокоился. Он знал, чьи это мысли, и знал, чьи слова вырываются у Тсино изо рта. Ох, племянничек…

– Что ж. – Хинсдро склонил голову. – Можешь остаться. Я не стану больше высылать тебя, тем более каждый воин в столице ныне – бесценен.

Конечно, он велит ни в коем случае не выпускать царевича из дворца. И ни о какой обороне города речи не пойдёт. Но пусть хоть поверит, что ему уступили, дальше проще.

Тсино благодарно улыбнулся и на этот раз всё же обнял его, уткнулся в шитое золотом серое одеяние.

– Ты веришь в Хельмо, отец? – невнятно, но горячо пробормотал он. – Верь. Он никогда никого не подводил. Там, где мы проезжали… и на постоялом дворе… о, я слышал, говорят о его инадском манёвре и победе. Он ведёт иноземцев. Некоторые города уже…

– Знаю, – откликнулся Хинсдро и потрепал сына по волосам. – Всё знаю. Но не привык я размениваться на спешные надежды.

Тем более – верить восторженным россказням тех, кто отчаялся.

О продвижениях Хельмо он знал следующее: войска, получив у Инады подкрепление, двинулись на северо-восток. Когда кампания обсуждалась, племянник надеялся успеть в столицу даже раньше, чем Самозванка. Хинсдро хвалил это желание, но постепенно мысль о входе в Ас-Ковант – сердце государства – иноземных, даже союзных частей стала его пугать: при таком раскладе необходимость отдать огненному командованию ключи от городов станет неизбежной. Теперь Хинсдро рассчитывал на иное развитие событий: что Второе ополчение соединится с Первым, встретив Лжедимиру по дороге, и что побольше язычников, включая желательно командиров, героически падёт где-то там. Тогда можно будет отсрочить передачу долины. Судя по полученному сегодня пылкому письму, Три Короля уже роняли слюну на обещанные территории. Они вовсю расхваливали отправленные к Хельмо части, особенно – того, кто вёл их, некую «легендарную личность с невероятным стратегическим опытом». Эта личность Хинсдро заранее не нравилась, хотя бы потому, что и Хельмо посвятил ей в последнем послании семь строк, отмечая «удивительную слаженность в помыслах и действиях», «железную волю» и «невероятное добросердечие». Проклятье, его послали не заводить себе дружков!

– Отдохни, Тсино, – сухо предложил Хинсдро. – И никаких больше побегов. Пошлю к дружинникам гонца, пусть возвращаются, пока дорога ещё свободна.