Эд Макдональд - Знак ворона [litres]

– Да провалиться мне на этом месте, – буркнул Глек. – Ладно, пойду за бренди. Дантри, давай со мной. Мне не достать с высоких полок.

– Найдите Тноту в Цитадели, – попросил я. – Он тоже должен быть здесь.

Меня оставили наедине с Ненн. Я стоял рядом и думал о том, что нужно сделать, сказать или хотя бы подумать, но нужные слова и мысли не приходили, да и, в конце концов, она ведь уже умерла. Она точно посчитала бы меня идиотом. Потому я пошел в чулан, отыскал топор и отправился обследовать место для костра.

И увидел Амайру.

Она сидела на заборе и болтала ногами.

– Как я рада, что ты жив, – сообщила она.

Что-то не было слышно удивления и особой радости в ее голосе. И звучал он как-то старше обычного. Хотя мы все не молодеем. К тому же, когда вокруг железо и смерть, дети взрослеют куда быстрее обычного.

– Мне нужно нарубить дров, – сообщил я.

– Да, для майора Ненн. Я помогу.

Мы занялись колкой дров. То есть я колол, а Амайра относила и складывала. Костер надо сложить большой, подобающий герою. Потому я снял взмокшую от пота рубаху, развалил изгородь и порубил на дрова.

– Твои глаза по-прежнему цвета янтаря, а кожа вся медная, – заметила Амайра.

– Это не сразу проходит, – сказал я.

Надо думать, вряд ли оно пройдет хоть когда-нибудь.

– Но другие твои раны и болячки – они ведь зажили.

– Зажили, – согласился я. – …А ведь ты была там. Я слышал твой голос.

– Рихальт, нам всем надо где-то быть, – пожав плечами, сказала она.

– А, больше никаких капитан-сэров?

– Всем приходится взрослеть. Мне уже четырнадцать. Время перестать сюсюкать.

Я воткнул топор в полено. Насколько же все-таки проще с мертвым. Оно гораздо послушнее живого.

– Какую ты заключила сделку? – спросил я, хотя спрашивать не стоило.

Это очень личное дело.

– Наверное, похожую на твою.

– Покажешь?

Амайра закатала рукав. На внутренней стороне предплечья красовалась четкая черно-белая татуировка: однокрылый ворон. Я стоял и водил пальцем по его контурам. Потом обнял Амайру. Я мог бы сказать, что моя жизнь того не стоила, а Амайра не представляет, с чем связалась. Но не сказал. Только внутри, где-то у сердца, надорвалось чуть сильнее прежнего.

– Что случилось с Оком?

– Я отнесла его в сердце Машины и спрятала там. Пусть Безымянные разбираются сами.

– Ты сумела зайти? – удивился я.

– Ворон рассказал мне стишок. Сердце черно, ледяное оно…

– Да, – подтвердил я.

Амайра криво улыбнулась. Похоже, ворон рассказал ей многое. Тварь исполнила предназначение и исчезла. Гребаный старикан Воронья лапа! Ты уже и детей гребешь!

Но чего уж злиться? Вороньей лапе ни жарко, ни холодно от моей злобы. Плюсом к этому, ворон, как-никак, спас мне жизнь.

Я зашел в дом.

– Ты будешь тосковать о ней, – сказала Валия.

В комнате было темно. Валия не стала включать свет. А на окне было столько грязи, что сумерки за ним казались глухой ночью. На столе лежала стопка бумаги – списки людей: друзей, врагов, поставщиков, должников. Уже сейчас Валия начала все отстраивать заново. Последнее, наполовину написанное имя на листе было моим. Снаружи просачивался зыбкий свет уличного фонаря, в его свете Валия казалась призрачно голубой.

Город снова погрузился в настороженную тишину.

– Да, каждый день моей жизни – и, наверное, смерти, – согласился я.

Валия посмотрела в свой стакан, нахмурилась. Ну да, в ее стаканах редко бывало хоть что-нибудь хорошее.

– А твоя Светлая леди… Думаешь, она ушла навсегда?

Мне не понравился ее тон.

– Не навсегда. Но ушла.

– Прежние «Черные крылья» исчезли, – сказала Валия. – «Черные крылья» – ты и я. Все, что мы построили, обратилось в пепел. Все, что мы сделали вместе и что могли бы сделать, обратилось в пепел.

В комнате стало тяжелей дышать. Я шагнул к Валии – но рядом с ней я был словно расколотый камень, весь в острых гранях и кромках. Ей было не за что уцепиться. Молчание – опасная штука. Когда его много, оно становится ядовитым удушливым облаком. Мне щипал ноздри, кружил голову запах жасминовых духов. Валия была всегда немного слишком для своего места: слишком утонченная, умная, сноровистая. Слишком хорошая для этого города и его людей. И для меня.

Я посмотрел на крапинки черноты под медной кожей. Отрава. И она не только снаружи.

– Я не могу остаться, – тихо произнес я.

Она кинула. Мне ничего не требовалось объяснять Валии. Она всегда знала заранее.

– Я понимаю, – тихо сказала она. – Я долго не могла взять в толк, но теперь все на местах. Тнота пытался объяснить мне, но я не могла представить, насколько она завладела тобой.

Валия повернулась ко мне. Наверное, она долго плакала, но слезы рано или поздно кончаются. Остается только их эхо в припухлости век, красноте щек. Валия убрала челку с глаз, связала волосы в пучок за затылке. Этой ночью ни к чему прятать лицо.

– Я много должен ей, – только и смог выговорить я.

Мы все должны ей больше, чем можем представить.

– Я знаю и не прошу, чтобы ты забыл о своем долге. Я знаю, что она сделала и кем была. Я не могу состязаться с мертвой женщиной. Не могу заменить память о ней. Но кому-то же нужно отстраиваться среди нашего пепла. Кто-то должен показать нашим давандейнам и верканти, как управлять Городом и Границей. Я все восстановлю и сделаю лучше прежнего. Валенград будет лежать в моей ладони, и никто не будет об этом знать. Здесь будет жизнь, и здесь буду жить я.

Она взяла плащ с кресла, посмотрела на меня. Ее взгляд потускнел и тут же снова вспыхнул задором и злостью.

– Но слышишь, Рихальт: я не стану ждать тебя.

Плащ лег ей на плечи, словно тень, проглотил, обволок. Валия была прекрасной, и я мучился от боли и бессилия, я так хотел рассказать ей про каждую свою несбыточную глупую мечту, про все то, в чем отказал себе, про то, что она заслуживает гораздо большего, чем я смог бы дать ей, про то, что я разбился бы вдребезги, лишь бы только стать достойным ее. Но в ее мире было мало времени, а в особенности времени для просадивших жизнь пьянчуг. Я любил Валию именно такой: быстрой, деловитой, эффективной. Она оставит меня и сама построит достойную ее жизнь. И я в ней лишний.

Что же, жестоко, но справедливо.

А слова ни к чему. Валия и так все знает.

– Присмотри за Амайрой, – попросил я.

– Нет, – грустно сказала Валия.

Имя Амайры чуть не стало последней соломинкой, разломившей каменную маску. Но Валия не заплакала.

– Воронья лапа отнял у меня и ее. Теперь это твоя ответственность. Тебе учить и тренировать ее. Не подведи Амайру.

Мне следовало что-то сделать: умолять ее остаться, просить прощения. Сказать, что она нужна мне.

Дверь закрылась. Валия ушла.

Когда пришла ночь, мы уложили Ненн на ее последнюю постель. Как она и хотела бы, я вложил меч ей в правую руку, а в левую вложил бутылку бренди. Разжечь огонь я позволил Тноте, и не из символизма. Я просто очень устал. Затем мы много пили, а потом пили еще больше, лили бренди в огонь, а напоследок разбили бутылки, как сделала бы Ненн.