Ирина Богатырева - Говорит Москва [litres]

– Ладно, не реви. Так и быть, я тебе скажу. А ты мне за это дашь фантик облизать?

Тоня мнётся. Обмен не кажется ей равнозначным. Но тайна, настоящая тайна…

– Хорошо, – сдаётся, наконец. – Но сначала секрет.

Зоя приближается. Тихий шёпот мечется меж стен колодца подъезда.

– Ира любит Толю, и когда он вернётся, они поженятся.

– Правда?! – ахает Тоня, как будто это имеет отношение лично к ней.

– Честное пионерское. – И, помолчав: – Фантик дай.

Он закрывает глаза. Делает шаг обратно, в квартиру. Потерпеть, потерпеть. Всё это ещё можно потерпеть. Толя с Ирой вернутся и поженятся. Надо только потерпеть.

Снова воздушная тревога. Он открывает глаза. Глухая пустота квартиры – и ор сирены снаружи, вокруг, везде.

Нет, не бежать. Не прятаться и не бежать. Слушать.

– Зоя! Ты здесь, Зоя?!

– Мам, я тут! – Пряталась где-то. В шкафу? В углу?

– Идём со мной. Будешь помогать. Живо!

– Куда?

– На чердак. Ничего не надо, сандалии обувай, там жарко.

Шаги по комнате, по коридору и вверх по лестнице. Артём – с ними. Он слышит их шаги, слышит их дыхание. Душно, прогретая крыша, на чердаке нечем дышать. Орёт, надрываясь, сирена. Чердак пустой, бесконечный, зияют чёрными провалами окна.

– Мам, что делать?

– Вот, держи.

– Что это?

– Щипцы. Будешь помогать.

– Мам, жарко.

– Ничего, это недолго. Слушай внимательно: там стоит бочка с водой. Если вдруг бомба, надо действовать быстро – хватаем щипцами и в воду. Я сделаю, а ты рядом будь, поняла? Не мешай, но если скажу, поможешь. Ясно?

Гул самолётов и стрельба, сверху, прямо над головой. От неожиданности он приседает, только потом соображает, как это глупо.

– Мама, что это?!

– Зенитка, не бойся.

– Это наши?

– Наши, наши. Конечно, наши. Не бойся. Это тут, на большом доме поставили.

Тихо, не летят самолёты, не стреляют.

– Мам, всё?

– Не знаю. Надо подождать.

Ждут. Он с ними.

– Мам, а ты Мишу Орта помнишь?

– Кто это?

– Он в большом доме жил. Из моего класса. Ты знаешь, он оказался немцем. Ну, в смысле, он наш, советский, но немец. И мама с папой у него немцы.

– Не помню. И что?

– Он уехал. Нам в классе сказали: они все уехали, в Казахстан. Знаешь, почему? Если вдруг враг придёт, чтобы у них сомнений не было.

– Вам так сказали?

– Ну да. Лариса Сергеевна сказала. И ещё – что у них родственники в Германии могут оставаться, разные, они, может, и не знают, а они есть, так вот, чтобы у них не было сомнений… Она сказала, что если мы захотим, мы можем ему письмо написать. Мама, можно, я Мише напишу?

– Зоя. Послушай меня. Это очень серьёзно: ты не будешь писать Мише. Хорошо?

– Но почему?

– Зоя, просто забудь про него.

– Но почему?!

– Зоя, я сказала.

– Но почему? Миша не фриц! Миша хороший!

– Зоя, просто сделай вид, что его не было…

– Но он был! Он есть! Он…

– Зоя, ты меня слышишь? Всё, больше мы об этом не разговариваем, поняла? Никогда. И дома ты никогда про него не говоришь. Ни при ком. И Тоне не рассказываешь, поняла? Особенно Тоне.

– Но почему, почему?!

И обрывает себя – снова гул, снова стрельба.

И вдруг жуткий свист с неба – вниз, вниз!

– Бомба!

Он успевает почувствовать жуткий, холодный пот, который разом обнял тело, как будто его опустили в скользкое, противное желе. Но уже распахнулся лаз на крышу, и шаги, не шаги – стук ног и рук по жестяному скату. Кидается туда же, следом – и ударяется в дверь плечом, грудью: закрыто, заколочено!

А снаружи голоса:

– В воду упала! Мама, сама упала! Прямо в бочку! Ты видела, видела?!

– Видела, успокойся, Зой.

– Мама, но это же!.. Это!.. Прямо!..

– Тихо ты, я же не глухая, зачем там кричать. Повезло. Считай, нам повезло.

Вылезают обратно и спускаются с чердака. Он слышит – усталые шаги, мать идёт на негнущихся ногах, Зоя быстрее, возбуждение её не отпускает.

– Мама, ну ты видела, видела?!

Мать не отвечает.

Он слышит, как они входят в квартиру. Как входят к себе и прикрывают дверь. Он и сам идёт туда же, останавливается у порога.

Квадрат света на полу. Пусто, тихо. А потом – как будто из-за стен начинают наплывать голоса. Всё громче, громче – с кухни, понимает он. Квартира опять полнится людьми, но, что-то мутное там, злое, кто-то вопит, как оголтелый.

В комнату влетает Зоя, кричит звонко, радостно:

– Мама! Аэростаты! По бульвару водили аэростаты! Мама, их девушки водят! Такие красивые, в форме. Я сама видела, представляешь!

Стук швейной машинки.

– Представляю, Зой. Не кричи. Я всё слышу. Закрой дверь.

Прикрывает, двигает стул и садится поближе к матери. Шум из кухни почти не долетает. Тёмная комната, только тени от рамы на полу крест накрест. Где стоял стол, стул, кровать? Там? Или там? Не понять.

– Что ты шьёшь?

– Заказ принесли. С фабрики.

– А у них форма такая красивая, у этих девушек с аэростатом, я бы сама в такой ходила.

– Скажешь тоже! Тебе рано.

– А Ирочка в такой же ходит? Она письмо ещё не прислала?

– Ирочка в связи, у неё другая форма.

– Так не прислала?

– Нет, не прислала.

– Напиши ей, чтобы положила фотографию, я хочу посмотреть. Как ты думаешь, ей форма идёт?

Мать не отвечает. Стучит машинка. Ползёт из-под иглы ткань. Слышны приглушённые голоса и крики с кухни.

– А я думаю, идёт. – Зоя встаёт, мечтательно ходит по комнате. – Ты слышала, говорят, американцы второй фронт откроют.

– Это ещё с зимы говорят.

– Нет, теперь правда, нам на уроке сказали. Мам, а картошка осталась? – Она шагает к двери.

– Не ходи на кухню.

– Почему?

– Потом. Нечего там сейчас делать.

– Но почему?

– У тёти Кати гости. Муж приехал.

– Дядя Лёша? Удальцов! С фронта?!

– С фронта, с фронта.

– Так я тоже хочу!..

– Зоя, кому сказала: не ходи!

– Но мама, как же, это ведь такое, это же, ну ведь…

– Потом, поняла. Там сейчас не до нас. Сиди.

Но поздно – по коридору ор, грузный стук костыля, прыгает на одной ноге, хватается руками за стену, падает на дверь, вламывается в комнату:

– Сука где эта? Где эта дворянская тварь?!

– Прекрати сейчас же! – верещит за его спиной Удальцова.

– А! Падла. Сидишь? Всё здесь сидишь, пока я… Пока мы… Как вши, в грязи, в говне…. Пока нас там – заживо, заживо всех. Ты тут сидишь, сука! Убью! – ревёт он и кидается, летит на пол стул, истошно визжит Зоя. – Убью, падла! Недобитки, суки! Не перестреляли вас, не пересажали всех! Из-за вас всё! Из-за таких, как вы, предателей, тварей!

Врубается в пол костылём, шарахается по комнате, Удальцова прыгает сзади, пытается повиснуть у него на плечах, Зоя визжит, как заяц.

Артём не видит, но слышит – как дерутся, толкаются, матерятся, кричат. Зоя плачет, Удальцова орёт и колотит мужа по голове, мать хватает что-то и разбивает об него – летят осколки, звенят, хрустят под ногой – что это? бутылка? ваза? фамильное блюдо? Ничего не понятно, ничего не видно. Но он и сам уже кидается, машет руками и рычит от бессилия – он хватает воздух, один только воздух.