Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

Именно в этот момент Цвай острей, чем когда-либо, захотел взвалить рюкзак с пожитками на плечо, рвануть к вокзалу и на ближайшем поезде вернуться в Университет – и гори оно всё синим пламенем, и зелёным, и прозрачным… Но бородатый его приятель снова залопотал бодро, заторговался, подозвал официантку, оплатил счёт, и потусторонняя маета развеялась. Слау уткнулся в своё пиво; группа как-то сама набралась, незаметно и необременительно, выходить договорились назавтра – словом, отступать стало некуда.

И Цвай решил, что как-нибудь выкрутится.

Не в первый же раз.

Болото начиналось сразу за Поокраинным городом, но сперва пейзажи вокруг нисколько не напоминали те зловещие картинки, которые продавались на сувенирных развалах. Оно словно заманивало неосторожных путников, притворялось безвредным, дружелюбным даже. Разбитая дорога выводила к бару на окраине, а затем словно растворялась в долине, рассечённой множеством речушек, быстрых и чистых. Кое-где ещё горбились между берегами выщербленные мосты, но чаще перебираться приходилось вброд или скакать с камня на камень – а попробуй-ка подпрыгни в сапогах. Дальше вода только прибывала, но одновременно и загаживалась. Так песчаное дно озерца, вытянувшегося по самой границе, постепенно заиливалось, стеклянная глубина мутнела, студенилась, белые и розовые нимфеи уступали ряске и тине.

– Дальше – след в след за мной, – отрывисто скомандовал Слау, надвинув свою дурную шляпу на лоб. – Чтоб ни шагу в сторону. Топи шутить не любят.

– Ух-ху-у! – согласилось что-то утробно вдали, там, где поблёклые, точно плесенью подёрнутые равнины терялись в сером тумане.

И, хотя пока ярко светило солнце, а под ногами была твёрдая земля, у Цвая спина взмокла и колени на секунду задеревенели. Но никто больше, кажется, не испугался; наоборот, бородач принялся разглагольствовать о трудностях пути, приобняв за плечо попутчицу с глазами настороженной оленихи, со всех сторон защёлкали створы фотоаппаратов, а сутулый парень в очках забубнил в диктофон что-то про неизученную реликтовую фауну.

– Наконец-то, – капризно заметила седая дама. И вдруг подмигнула Цваю: – Я уже думала, нас никогда не начнут развлекать.

…Слау сказал – «идите след в след», но это оказалось не так-то просто. Шагал он размашисто и совсем не смотрел под ноги, точно знал: тропа непременно появится там, куда он наступит. Руки его болтались туда-сюда, как два маятника, тонко и чисто звенели цепочки и заклёпки на пижонской куртке – то ли шутовские бубенцы, то ли мистический камертон, настраивающий реальность сообразно желаниям владельца. Бородач, который упорно нёсся за ним по пятам, кое- как попадал в быстро исчезающие отпечатки сапог, но остальные… Через часок более-менее чистой осталась только седая дама, но она явно не впервые ходила на Болото, потому время от времени бормотала себе под нос что-то вроде:

«Ага, этот дуб совсем высох…»

Или:

«А где же развалины?»

– Привал, – объявил проводник, когда добрался до относительно надёжного места – сухой, изрядно заросшей площадки с печным остовом посередине. – Я отлучусь за дровами, но вы отсюда ни ногой: утопленников кругом как грязи. Они вообще не опасные, но, это… общительные. С непривычки можно концы отдать.

Сказал – и сам же и заржал, обнажая белые, по- лошадиному крупноватые зубы. Но Цваю уже было всё равно: после перехода он вымотался сильнее, чем ожидал. Пока более сноровистые попутчики кипятили на керосинке воду и вскрывали консервные банки, он привалился спиной к кирпичной кладке, почти невидимой под слоем зеленоватого мха, и смежил веки. Неодолимо накатила дрёма; замелькали перед глазами амфигурические образы, жутковатые, но притягательные. Потом кто-то вульгарно рассмеялся совсем рядом; рефлекторно сократились натруженные за день мышцы, нога резко дёрнулась – и Цвай очнулся.

Голова была мутная; лицо отчего-то горело.

Отмахнувшись от предложения похлебать супу, он обошёл стоянку по периметру, угадывая под дёрном очертания большого дома или таверны. Несколько комнат, узкая кладовка, терраса. Иногда кирпичи проступали сквозь мох и вьюны, но чаще контуры фундамента можно было различить лишь наощупь: где нога утопала, а где погружалась совсем чуть-чуть. Так, в сонной одури, Цвай сам не заметил, как отошёл от лагеря дальше положенного, и спохватился только, когда едва не провалился в бочаг.

Вода там была ледяная и – вот уж точно чудо – чистая. В ровной глади отражалось нелепое веснушчатое лицо в ореоле мелких кудряшек, которые даже квадратная студенческая шапка с кистями не могла удержать в порядке. Цвай поплескал немного на щёки для бодрости, продрал наконец глаза – и едва не заорал.

Из тёмной глубины на него пялилась утопленница.

Спасла его собственная беспомощность. Пока он в растерянности покачивался над бочагом ни живой ни мёртвый от ужаса, не имея сил даже отпрянуть, поверхность снова успокоилась, прояснилась. И бросилась в глаза странная неподвижность утопленницы, и шов у неё надо лбом, и слишком уж знакомая улыбка…

– Да это же манекен! – догадался Цвай, вспомнив, что точно такая же блондинка, только в платье за баснословную сумму, зазывно скалилась с витрины магазина совсем рядом с Университетом. – Торс от манекена, точнее. Кто же его сюда приволок?

Первым желанием было поделиться находкой с остальными. Но затем что-то наложило печать на уста; наверное, то же самое, что побуждало молчать, когда он замечал необъяснимые странности в повседневной жизни, вроде рога посреди лба у мрачноватого профессора-затворника или сушёных человечьих голов над воротами тюрьмы. Ему захотелось сохранить тайну, изучить её со всех сторон и – эта мысль особенно тешила самолюбие – затем с помпой преподнести недалёким, в глубине души презираемым спутникам, ошарашить их, поразить и, наконец, очаровать.

Если упростить, то, подобно многим одиноким и непонятым людям, Цвай хотел любви – или хотя бы признания.

Движимый наполовину честолюбием, наполовину любопытством, он с риском для жизни облазил все окрестные углубления, наполненные водой. В некоторых из них, по большей части растянувшихся вдоль намеченного на завтра маршрута, покоились манекены и парикмахерские муляжи-головы; кое-где под срезанным дёрном спрятаны были механические устройства, воспроизводящие звук.

Над всем этим витало отчётливое амбре лжи.

…Слау застал его буквально на месте преступления, за попыткой достать из бочажка торс от ростовой куклы, облачённый в военную куртку. Подкрался бесшумно – у других-то сапоги чвакали по грязи так, что за триста метров слыхать – и навис, уперев руки в бока, на фоне темнеющего неба.