Маэль Ферпье - Я забыла все на свете [litres]

Мой сеанс созерцания прерывает пробуждение спутников. Молча собираем поклажу и идем дальше, ловя утреннюю свежесть. Сосновый лес редеет, сменяясь низкорослым колючим кустарником с липкими от выступившего сока иголками. Элифас вынужден орудовать мачете, прорубая нам путь: кое-где тропа полностью заросла.

– Раньше здесь можно было пройти беспрепятственно, – сетует Жоло, обходя высоченную агаву. – Проводники следили, чтобы колдуны могли пользоваться тропой днем и ночью. Цель состояла в том, чтобы как можно быстрее скрыться из занятых колдунами городов.

Парящая в вышине хищная птица временно отвлекает меня от мыслей. Набравшись смелости, я спрашиваю Жоло:

– Как ты переносишь трапезы Карасу?

Смех моего брата похож на карканье.

– Когда Карасу впервые принялся за подгнившее мясо, меня вырвало. Мне было лет одиннадцать-двенадцать, я еще не умел отделять свое сознание от его. Ты должна понять, что сейчас ты и твоя оори находитесь в почти непрерывном контакте. Это как до отказа открученный кран. Постепенно вы научитесь управлять потоком.

– Сия уже научилась. Этой ночью она охотилась, а я чуть все ей не испортила.

– Для нее не всегда очевидно, что ей мешаешь именно ты. Но это полезное упражнение для вас обеих. Полагаю, тебе тоже хочется время от времени оставаться наедине с собой.

Я не знаю, как перейти ко второму вопросу, не дающему мне покоя. Несколько минут я молчу. Мы пересекаем речное русло, перепрыгивая с валуна на валун. Замечаю в воде блеск чешуи, и рот немедленно наполняется слюной, хотя я никогда не была любительницей рыбы. Когда мы снова выстраиваемся гуськом на тропе, я останавливаюсь и обращаюсь к брату:

– У меня неприятное чувство… Я не перестану быть человеком?

Он улыбается и откидывает со лба волосы, чтобы внимательно посмотреть на меня.

– Уже то, что ты задаешь такой вопрос, доказывает, что это тебе не грозит. Ты всегда будешь собой. Просто в тебе прибавится кошачьего, а в Сие – человеческого.

Обнадежившись, ускоряю шаг. День проходит спокойно. Наш отряд теперь работает как хорошо смазанный мотор. Вечером мы рассаживаемся вокруг костра, разведенного неподалеку от горной речки, через которую мы переходили за день раз пять.

После ужина Элифас, грея пальцы о кружку с горячим чаем, предлагает побаловать нас какой-нибудь из известных ему легенд. Он напоминает, что у него передо мной должок – увлекательный рассказ. Я хлопаю в ладоши, но выдвигаю условие: пусть расскажет о себе.

– Зачем? – удивляется наш скромник. – Какой в этом интерес?

Остальные молчат, но по их внимательным взглядам я вижу, что они меня поддерживают. Человеку, умеющему в одиночку выживать в пустыне и не попадаться некроманту, определенно есть что рассказать.

– Мне интересно, кто он, Элифас Финеас из семейства Галлор, – настаиваю я, целясь пальцем ему в грудь.

Он вздыхает, ворошит палкой угли в костре и начинает…

– Родился я, как все вы знаете, в Йолин-Анхе. Я младший сын Галлоров, принадлежащих к Великим Семействам, основавшим город. В школу я никогда не ходил, у нас были домашние учителя. Оба мои брата – они значительно старше меня – уже занимались семейными делами. Обе старшие сестры считали меня безмозглым сопляком. Я рос одиночкой в окружении книг. Обожал читать о приключениях путешественников на полюса, пренебрегающих всеми опасностями ради встреч с неведомыми племенами. У моих родителей были старые книги об Йолин-Анхе. Город был гораздо интереснее, чем казался. Я умирал от желания побывать в кварталах, описанных на этих страницах, но мне запрещалось покидать Верхний город. Все, что мне оставалось, – развивать свое воображение.

Но период грез закончился, когда мать решила, что мне пора начать приносить пользу семье. Из соображений семейного престижа меня определили в императорскую армию. Началось мое военное образование: я осваивал бег, единоборства, верховую езду, фехтование, военную стратегию и снова единоборства. – Элифас качает головой. – Как видите, в моей жизни нет ничего увлекательного, никому она не интересна.

– Продолжайте! – требую я, не обращая внимания на его умоляющий взгляд.

Не знаю, что меня заставляет его понукать. Наверное, желание разобраться, кто такой на самом деле этот модник-мастер на все руки. Я догадываюсь, что внешность обманчива и что за его изящной небрежностью и тягой к скитаниям кроется что-то иное.

Он отодвигается от костра, теперь его лица не разглядеть, только в глазах по-прежнему отражается танец пламени.

– Что ж, у нас необыкновенная группа, я всем вам доверяю. А главное, я в долгу перед вами, милая Сага, тем более что вы делите с нами все лишения. Только учтите, того, что вы сейчас услышите, никто не знает, в том числе мои родные, слышавшие совсем другую версию событий. – Элифас вздыхает. – Дальнейшая моя история далеко не так забавна…

Дождавшись, чтобы все обратились в слух, он продолжает:

– Когда мне было десять лет, меня похитили. Я был в конюшне, бинтовал ногу лошади, и вдруг некто в черном ударил меня чем-то по голове, заткнул кляпом рот, крепко связал и бросил в повозку с сеном. Полчаса я трясся почти без чувств по ухабистой дороге, а потом меня втолкнули в темный сырой полуподвал. Единственным источником света там служило узкое окошко под потолком. Как только меня развязали, я принялся орать – и опять схлопотал по голове. Мой обидчик был загорелым здоровяком со сломанным носом. Он молча поднялся по лестнице и запер дверь.

Собрав силы, я стал дергать дверь, но, конечно, напрасно. Тогда я принялся за окно, в котором мелькали ноги прохожих. Я надрывался от крика, силясь привлечь их внимание, – все бесполезно. Сломанный Нос вырвал у меня из-под ног ящик и исколотил до полусмерти.

Очнулся я от выплеснутого мне на голову ведра холодной воды. Надо мной стояли двое: Сломанный Нос и разодетый в пух и прах незнакомец, чьи руки все были унизаны кольцами, хотя рукам этим, похоже, привычнее было бить, чем ласкать. Он мягко стелил, но, видно, насилие было ему куда привычнее. Настоящий медведь, прикинувшийся ягненком. На одном ящике он разложил бумагу, чернильницу, перо, на другом – хлеб с курицей и одеяло. Они предложили сделку: мне будет что есть и чем укрываться, если я послушно напишу под диктовку письмо.

Я немедленно согласился. Как еще я мог поступить? Слишком силен был испуг, чтобы артачиться. Письмо было не к моим родителям, а к братьям. Разодетый требовал, чтобы они ушли с некоего рынка, о котором я впервые слышал. Выполните наши требования – и мы выпустим вашего братишку. Медведь прочел мои каракули, пригляделся к подписи, довольно потрепал меня по голове и был таков. Как только дверь закрылась, я набросился на еду, а потом уснул на полу, замотавшись в ветхое одеяло – отныне единственную мою драгоценность. Засыпая, я улыбался до ушей.