Розария Мунда - Рожденный в огне [litres]

– А как выглядели эти питианцы? Вы успели рассмотреть метки их драконов?

– Как думаете, у них огнеопасные драконы?

– Есть ли способ сделать наш флот огнеопасным?

– Я слышал предположения о том, куда они собирались нанести первый удар…

Подруга-первокурсница подтолкнула вопрошающего локтем.

– Заткнитесь, Ли сюр Пэллор не желает слышать ваши предположения…

Когда два часа спустя мы, наконец, закончили приготовление ужина и попутно выпили несколько бутылок вина, разговоры сделались оживленнее. Они разносились по двору, освещенному пламенем свечей на столе после захода солнца. Однако теперь темы стали менее мрачными. И среди них – обсуждение предстоящего турнира на звание Первого Наездника.

– За кого ты будешь болеть на этом турнире, Крисса?

За столом послышались радостные возгласы, когда мы с Криссой встретились взглядами. Крисса улыбнулась, явно наслаждаясь обдумыванием своего ответа, в то время как кадеты, посмеиваясь, поглядывали на нас. Наконец она произнесла с заговорщическим видом:

– О, вероятно, за Ли сюр Пэллор.

Кадеты одобрительно завопили, кто-то хлопнул меня по спине. Крисса по-прежнему насмешливо улыбалась мне, и я, помимо своей воли, улыбнулся ей в ответ.

– Только не говори Кору.

– Почему, Ли? – крикнул кто-то.

– Потому что он стал бы отличным командующим. И я последовал бы за ним на войну.

У меня снова все сжалось внутри, хотя на этот раз виной этому была вовсе не улыбка Криссы.

Потому что с того дня, как я получил письмо от Джулии, хотя я и представлял себе все более отчетливо, как получаю звание Первого Наездника, мысль о войне с Новым Питосом казалась мне все более невероятной, не говоря уже о том, что мне пришлось бы командовать флотом.

«В три пополуночи, в Чипсайде…»

Кто-то снова хлопнул меня по плечу, а затем все подняли бокалы за «Ли сюр Пэллор, будущего командующего флотом Каллиполиса». Затем за предстоящую войну. Затем за лето, за Атрея, за Революцию, за стражников, за матерей кадетов, за горы и долины, за архипелаги вассалов, откуда родом были некоторые из курсантов. А после, уже изрядно выпив, однокурсники начали обсуждать золотых студентов из Лицея. Соперничество между школами давно шло не на жизнь, а на смерть, и кадеты принялись убеждать нас с Криссой, что хотя наши браслеты были наполовину сделаны из золота, мы сильно отличались от студентов, которых они презирали.

– Вы летаете на драконах, а не просиживаете задницы день и ночь напролет, корпя над книгами. К тому же вы не снобы.

Мы с Криссой подняли бокалы.

– За то, чтобы не быть снобами!

Жалобы на золотых студентов сопровождались рассказами о школьных проказах, однако постепенно они вылились в более серьезные обвинения. Первые звезды замерцали в небе, когда Мара, подруга Криссы, сказала:

– Лицеисты – это кучка триархистских предателей, болтающих на драконьем языке.

Крисса, невозмутимо слушавшая, как вокруг ругают золотых студентов, доела остатки курицы и выпрямилась, издав негодующий возглас.

– Да ладно, это не совсем так.

Кадеты вокруг засвистели, подогревая противостояние девушек. Мара, тряхнув волосами, скрестила руки на груди. Она растягивала гласные звуки, говоря с акцентом, типичным для Харбортауна, от которого Крисса уже давно избавилась.

– Сколько из них говорит на драконьем языке? Мы все знаем, кто получает золото. Все эти людишки с их напыщенным Лицейским балом и старорежимными традициями…

Крисса отложила куриную ножку и махнула руками, останавливая подругу.

– Если они говорят на драконьем языке, это не делает их триархистами.

– Это делает их патрициями с Яникульского Холма, что равнозначно триархистам…

Крисса презрительно фыркнула.

– Как раз Яникул и сверг триархию. А затем провел чистку среди патрициев, убрав предателей.

– Это народ сверг триархию, – настаивала Мара. – Это была народная Революция.

В ответ послышались одобрительные возгласы. Но Крисса отмахнулась от них.

– О, только избавь нас от пропагандистских текстов из листовок для железного сословия, – огрызнулась она. – Это была исключительно внутренняя борьба. Кто, по-твоему, отравил драконов? Фермеры и рыбаки? Благодаря кому произошли события Кровавого месяца? Благодаря слугам, репетиторам, придворным подхалимам. Благодаря людям из окружения Атрея, патрициям, говорившим на драконьем языке. А толпу подпустили лишь в конце.

Это «в конце» означало Дворцовый день. Я почувствовал, как кровь начинает стучать в висках.

После слов Криссы воцарилась тишина, и вокруг раздавалось лишь пение цикад. Один из кадетов, смешливый второкурсник по имени Гевен, попытался разрядить напряжение, навеянное страстной речью Криссы. Он поднял свой бокал, блеснувший в пламени свечей.

– За Дворцовый день!

Мне следовало это предвидеть.

Все вокруг присоединились к нему, и я тоже поднял свой бокал, хотя втайне представлял, как разобью его о стол, а затем воткну осколок в шею Гевена.

Я надеялся, что на этом все и закончится, но Гевен, откинувшись на спинку стула, воскликнул:

– Можете себе представить, каково это было – находиться там в тот день? Творить историю. Наслаждаться триумфом.

Кадеты, сидевшие за столом, закивали. Все, кроме Криссы. Она сморщила нос, словно ощутила веяние пропаганды из «Народной газеты». Потому что в Обители и в Лицее никогда не превозносили до небес рассказы о событиях Дворцового дня.

Для остальных металлических сословий этот день был гордостью нашей истории.

– Мой брат был там, – продолжал Гевен. – То, что он рассказывал о…

Крисса подняла ладони, словно пытаясь оттолкнуть его слова от себя.

– Если вы предлагаете рассказывать истории о Дворцовом дне, – тихо сказала она, – то давайте лучше не будем.

– Нет уж, давайте! – неожиданно воскликнул я.

Крисса резко обернулась и уставилась на меня с удивленным разочарованием, которое подчеркнули длинные тени от пламени свечей на ее лице. В других обстоятельствах я бы оценил ее благопристойность, но упоминание о Дворцовом дне выбило меня из колеи. Я так широко улыбнулся Гевену, что у меня заболели щеки.

– Давайте послушаем. Поведай мне, Гевен, о славных подвигах твоего брата в Дворцовый день.

И Гевен поведал.

Три часа спустя я отправился в Чипсайд.

Последний раз я был в трущобах после того, как полтора года провел в Элбансе, но хорошо помнил дорогу от приюта к местной школе и потому без труда добрался до переулка, где находился «Затонувший дракон». Мне казалось странным, что я двигаюсь почти на ощупь в темноте, в день летнего солнцестояния, полагаясь только на расплывчатые детские воспоминания. Посреди полуразрушенных зданий кое-где горели костры, компании рабочих сидели за столами, расставленными на углах улиц и в переулках, пируя и распивая вино. Никто не обращал внимания на закутанную в плащ фигуру, крадущуюся по трущобам.