Розария Мунда - Рожденный в огне [litres]

Теперь, когда я попал сюда, мне казалось невероятным, что я сомневался, стоит ли приходить. Темнота затрудняла движение, и меня сжигало нетерпение.

И вот наконец я был на месте.

Войдя в тускло освещенную таверну, я не сразу смог различить, что происходит вокруг, пока мои глаза не привыкли к полумраку. За столами с неярко мерцавшими свечами собралось несколько завсегдатаев, которые не нашли лучшего места, чтобы отпраздновать летнее солнцестояние, а одинокий бармен едва взглянул на меня.

А в самом дальнем углу сидела Джулия.

Ее длинные темные волосы рассыпались по плечам, и она по-прежнему куталась в дорожную накидку. Но хотя она сидела в тени, можно было безошибочно угадать, что Джулия, как и ее почерк, сильно повзрослела. Сколько же лет прошло с тех пор, как девочка превратилась в молодую женщину?

Девять лет, подумал я. Прошло девять лет с тех пор, когда мы виделись в последний раз.

У меня перехватило дыхание.

– Джулия, – прошептал я.

Она встала.

– Лео.

На мгновение мы застыли на месте, а затем оба сделали шаг навстречу друг другу. Мы обнялись, и я едва не задохнулся от чувств, еще сильнее сдавивших мое горло. Джулия изо всех сил прижалась ко мне, тихо замурлыкав. И от этого звука мне стало теплее, но я тут же ощутил глубокую тоску, сжимавшую ее сердце. Душевная боль, с которой я смирился за все эти годы, вновь поднялась из забытых глубин. И у меня не было сил с ней бороться.

Когда мы наконец разомкнули объятия, она улыбалась, ее влажные глаза сияли.

– Я думала, ты не придешь, – призналась она.

– Я тоже так думал…

– Давай присядем…

Кабинка была такой крошечной, что нам пришлось снова склониться друг к другу. Джулия стиснула мои ладони на столе, словно ей была невыносима мысль вновь отпустить меня. Я ответил ей крепким рукопожатием.

– Ты так вырос, – пробормотала она, не сводя глаз с моего лица. – Ты похож на них… конечно, на Леона, но и на Ниоб тоже…

Впервые я услышал, как кто-то произносит имя моей матери после Революции. Мне хотелось умолять Джулию не упоминать о ней, и в то же время я желал, чтобы она говорила о ней не переставая.

В это мгновение я понял, что мы говорим на драконьем языке. Я даже не сразу заметил.

– Как ты спаслась? – спросил я.

Я не собирался сразу спрашивать об этом, но теперь, сидя перед ней, чувствовал, что только это и было важно.

Джулия сжала мои пальцы.

– Мы спрятались, – ответила она. – Иксион и я. Пока… все не закончилось.

Дворцовый день. Она говорила о Дворцовом дне. Не с ликованием истого революционера, как кадеты, с которыми мы праздновали сегодня, а как жертва, которой удалось выжить. Ее голос звучал спокойно, и в нем почти не слышалось боли, словно она привыкла говорить об этом, и эти разговоры помогали ей. То, чего я никогда не делал.

– Мы все слышали. Точнее, Иксион слышал. Иксион… – ее голос задрожал и стал громче, – …закрыл мне уши. И с тех пор он уже никогда не был прежним.

Я помнил Иксиона юношей, у которого были блестящие перспективы, и он знал об этом.

– А потом мы вместе убежали на Новый Питос. Я плохо помню, как все тогда было. И мы не обсуждаем это.

В тот момент я сжал ее пальцы.

– А ты? – прошептала она.

«А я?…»

Девять лет тишины стояли между мной и воспоминаниями, словно стена. И я произнес первое, что пришло в голову:

– Мы не успели спрятаться.

Джулия затаила дыхание, держа меня за руки. В ее серых глазах блеснули слезы. Она приоткрыла губы, сглотнув ком в горле.

Я пытался сказать больше. Впервые в жизни я хотел сказать больше. Впервые в жизни было наконец безопасно сказать больше. В конце концов, рядом со мной оказалась родная душа, единственный человек в мире, который бы понял меня.

Но я не мог.

Я натолкнулся на преграду, где заканчивались слова, и преодолеть ее казалось невозможным. Взглянув на Джулию, я покачал головой, и она тоже все поняла.

Как странно спустя столько лет найти успокоение в молчании, так неожиданно поддаться его чарам.

– О Лео…

Ее голос был нежен, словно ласковое прикосновение, и в это мгновение мне показалось, что звука моего потерянного имени, произнесенного с такой печалью, будет достаточно, чтобы я потерял самообладание. Я опустил голову, ожидая, пока стихнут волны накатившей боли, и ощущая биение пульса в ее ладонях, стиснувших мои руки. Она достала носовой платок и сунула в мою сжатую ладонь.

Ожидая, когда я справлюсь со стыдом, она ласково прочитала по памяти строки из «Аврелианского цикла»:

«Зная цену боли, смогу облегчить я людские страдания».

И в этот момент меня потрясла мысль, как часто я раньше слышал цитаты из цикла в разговорах, наших разговорах, и как редко это происходило в последнее время.

Я вытер лицо, вернул ей платок и поднял голову.

– Спасибо.

Джулия кивнула, убирая платок.

– Может, нам стоит поговорить о другом?

– Да.

Джулия улыбнулась, тревожные складки на ее лице тут же разгладились. Следующие ее слова стали для меня настоящим подарком.

– Я была на твоем последнем турнире, Лео. Ты великолепно летаешь.

Еще ни одна похвала не наполняла меня таким теплом.

– Именно тогда ты узнала…

– Да. Мне хотелось надеяться, что я не ошиблась. И только после того как репетитор связался с нами, поняла, что это правда.

Кожа на ладонях Джулии натянулась от ожогов, под ее накидкой просматривалась одежда из кожи, и я понял, что это огнеупорный костюм. И в ответ сделал единственный вывод, пришедший мне в голову.

– Ты тоже летаешь.

Джулия кивнула. Ее губы слегка скривились, когда она взглянула на меня. Ее привычная усмешка. Джулия всегда так усмехалась, когда добивалась своего.

– Семейные традиции изменились, и женщинам разрешили летать?

– Сейчас трудные времена, – мягко ответила Джулия.

Однако, увидев ее гордо расправленные плечи, я догадался, что она свернула горы на пути к своей цели, а улыбка, игравшая на ее губах, свидетельствовала о том, что она гордилась собой. И после всего, что нам пришлось пережить, меня порадовал тот факт, что Джулия все-таки победила.

Следующий вопрос прозвучал неожиданно, но я не мог справиться с любопытством.

– Ты участвовала в турнире или?…

Джулия на мгновение заколебалась, а затем кивнула.

– Я Первая Наездница.

И снова я ощутил подчеркнутую беспечность, а под ней – гордость, рожденную из долгих лет гнева, которому я был свидетелем. Я вспомнил прежнюю Джулию, в порванном платье, с расцарапанными коленками и упрямым неповиновением, с которым она взирала на старших братьев, и на моем лице расцвела улыбка.

– Ты добилась своего, – сказал я.

Джулия торжествующе улыбнулась.

– Да, добилась.

Но следующая мысль, словно темное облако, заслонила мою радость, когда я понял, что нас ждет в будущем, если я не изменю своему решению, которое недавно принял.