Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

– Я хотела бы узнать об этом больше, – сказала Герти.

Расчесывание действовало на нее успокаивающе, словно гребень посылал приятные щекочущие электрические заряды через кожу головы к позвоночнику. Герти снова приложила ладонь к горлу. И рана, и кровь исчезли. Ее тело опять было целым и невредимым.

– Вот видите, – сказала Гулльвейг, – этот волк причиняет не так уж много вреда. Если знать, как с ним обращаться, он не опаснее обычного щенка.

– Я хотела бы узнать больше. Прошу вас, продолжайте вашу очаровательную песню!

И дама запела вновь:

– А это тот самый волк, которого я видела? – поинтересовалась Герти.

– О да, дорогая. Но боюсь, что в отношении волка все эти фокусы с лучшими воинами – не более чем пустое баловство. К воинам он привык – на самом деле, думаю, он даже считает их чем-то вроде деликатеса. Знаете, в наших краях его называют зверем-убийцей. Мелодраматично, конечно, но я бы сказала, что это очень точно его характеризует. Он был одним из братьев-близнецов, а когда заклятье превратило его в волка, убил своего брата и съел его. Так два превратились в одного. Точнее, три в одного, если считать и волка.

– Все это звучит как-то не очень хорошо.

– Он волк, дорогая моя, и не старается быть хорошим.

Герти почему-то была уверена, что уже видела эту даму раньше. Наверное, она была членом их теннисного клуба в Зальцгиттере.

– А волк не набросится на меня снова? – спросила она.

– Нет, не на вас.

– Уже легче.

– Зато он убьет всех, кто вам дорог. Волк столетиями следовал за вами, время от времени причиняя вам боль.

Герти заплакала.

– Мне показалось, вы сказали, что он не причинит вреда.

– Так и есть. Но он не причинит вреда мне , дорогая, – усмехнулась в ответ Гулльвейг.

Тут Герти расплакалась еще сильней. Сначала она решила, что эта дама – добрая женщина, однако эта шутка свидетельствовала о ее жестокости.

Гулльвейг села рядом с Герти и взяла ее за руку.

– Давайте станем подругами, и тогда ваши беды будут моими, – сказала она.

– Хорошо, – согласилась Герти, обрадованная этим предложением.

– О, какая прелесть, дорогая! – сказала Гулльвейг, прикасаясь к обручальному кольцу Герти. Оно было старинное, с прекрасным бриллиантом, Макс купил его по сходной цене через своего друга по партии. – И раз мы с вами уже подруги, почему бы вам не отдать его мне?

– Не могу. Его подарил мне мой муж. Это знак его любви.

Гулльвейг наклонила голову набок и высунула кончик языка.

– Ваш муж часто дарит вам драгоценности?

– Он человек небогатый.

– Волк убьет его, – уверенно заявила Гулльвейг, и Герти принялась причитать. – Если только вы не захотите, чтобы я вам помогла.

– Да-да, я хочу, чтобы вы мне помогли! – Герти постаралась вытереть слезы и с трудом подавила рыдания.

Наступило молчание. Женщины некоторое время пристально смотрели друг на друга.

– Ну ладно, старая глупая сосиска, что вы хотите, чтобы я для вас сделала? – наконец спросила Гулльвейг.

– А можно убить этого волка?

– Он здесь не просто так, а с определенной целью. Как только она будет достигнута, он уйдет.

– И что же это за цель?

– Спасти богов. Судьбой предопределено, что Один, отец всех богов, умрет от волчьих зубов. Поэтому боги спускаются на землю и повелевают волку обрести свою звериную сущность, чтобы маленькими смертями на земле отдалить грядущую большую смерть. Но время богов на исходе. Вообразите себе, что в результате какого-то сильного колдовства появится возможность контролировать волка и удерживать его от выполнения кровавой работы. Тогда боги умрут. И кто же будет править миром?

– Кто?

– Я, моя дорогая. Я, Гулльвейг, непревзойденная колдунья, сон праотца богов Одина.

– Но если бог умрет, а вы его сон, тогда…

– А что, сон не может пережить того, кому он снится?

– Не знаю.

– Сон бога – может.

Герти так ничего и не поняла, поэтому сказала:

– Было бы очень здорово, если бы вы все-таки мне помогли.

– Вот что я вам скажу, – ответила Гулльвейг. – Вы одолжите мне свое кольцо, а я выйду и присмотрю за волком.

Герти засомневалась. Она была не уверена, что эта дама вернет ей кольцо, и тогда Макс рассердится, что она так легкомысленно отнеслась к знаку его любви. С другой стороны, ей требовалась помощь колдуньи, чтобы ее мужа не убил волк.

– А что мне делать, пока вас не будет?

– Вы будете ждать меня тут, у огня, – ответила Гулльвейг. – Вот вам тюфячок, на котором можно подремать.

Появившийся покойник в латах положил на пол рядом с Герти замечательную мягкую подстилку и подушку. А другой, сильно обгоревший мужчина в военном комбинезоне танкиста, принес ей меховую накидку, и Герти подумала, что это очень мило с его стороны.

– Мне хотелось бы поспать, – сказала она. – Я ужасно устала.

Гулльвейг подвела ее к подстилке, уложила и укрыла мехами. Герти еще никогда не было так удобно и уютно. Погружаясь в восхитительный глубокий сон, она почти не чувствовала, как Гулльвейг снимает с ее пальца обручальное кольцо. И незадолго до того, как ее окончательно сморила усталость, Герти вспомнила, где видела эту женщину прежде.

– Я ухожу, моя дорогая, но не волнуйтесь – я скоро вернусь.

– Да, – сказала Герти. – А ведь вы – это я, верно?

– Нет, дорогая, хотя в каком-то смысле мы сестры. Ведь мы с вами так долго были вместе!

– До свидания, – сказала Герти.

Гулльвейг открыла двери странного строения и вышла.

В этот момент Макс в комнате Девьи поцеловал жену в лоб, и та вдруг проснулась, словно принцесса из волшебной сказки.

Кроу сидел за столом. Он был в сухих рабочих брюках. Его мокрая одежда была сложена на стуле у дверей. Харбард расположился по другую сторону стола. Собственно говоря, спецовка все время находилась здесь, лежала на полках склада, на что и указал профессору Кроу Харбард. В общем, в очередной и далеко не первый раз он заставил Кроу почувствовать себя довольно глупо.

Эзекиль Харбард, как уже отмечалось, все делал иначе, чем другие. Допрашиваемому обычно предлагают сигарету, но уж никак не сигару; тем более не угощают его виски и замечательными пирогами из корзинки для пикника, приобретенной в сети магазинов «Мейсис». Сигару Кроу не взял. Он всегда полагал, что сигары являются вульгарным проявлением эпохи капитализма и курят их исключительно те, кто сколотил состояние, торгуя сталью или строительными материалами, хлопком или газом. Кроу по-прежнему считал постыдным заниматься торговлей, а сигара, если рассматривать мир как дерьмо, перетянутое золотой подарочной ленточкой с бантиком, казалась ему символом всего этого. «Посасывать дерьмо и считать это триумфом. Как странно, – думал он раньше, – как странно».