Олеся Строева - ДАзайнеры [litres]

Кочубей поморщился, он не любил физиологической шокотерапии в искусстве. Ему принесли еду, и он с радостью набросился не нее.

– А вот Петроград Велесович Зильбенштерн, – продолжал завывать Стаканов, – обожал курить куриц. Возьмет, бывало, перетрубацию трансцендентального эго и начнет интегрировать его в эмпирическую реальность птицы. А она кудахчет, будто ей эйдетическую подмышку щекочут.

На плакате был изображен человек с куриной головой еврейской наружности, в очках, курящий беломор. Кочубей усмехнулся и глотнул глинтвейна. Народу нравилось, то и дело слышались аплодисменты.

– Ну а Евграфий Апполинарьевич Кощупей, – Стаканов развернулся к Кочубею и, указывая на него пальцем, торжественно продекламировал, – изобрел перпендикулярный механизм зацикливания времени. Загибает он как-то дугу Хронического коловрата, а Кродер ему так и всучил руну Хагель.

Кочубей захохотал и захлопал в ладоши, и вся смотревшая на него публика тоже зарукоплескала вокруг. На картинке он был представлен в виде какого-то безумного язычника, прилаживающего шестилучевое деревянное колесо к Мерседесу.

– А небезысвестная Элла Экуменистовна Кацнельбоген, она же Валентина Антропоморфовна Панеяд, – повернулся к другому столику, обращаясь к какой-то даме, Стаканов, – не брезговала иногда…

Кочубей разомлев и отвалившись на спинку кресла, полурассеянно наблюдал за действом, заказав себе еще пару коктейлей и сырных шариков с оливками. Представление продолжалось до одиннадцати вечера, после чего на сцену вышли музыканты и стали играть что-то вроде джаз-рока с элементами этники. Часть публики пустилась в пляс, кое-кто общался со Стакановым, так что тот никак не мог присесть к Кочубею за стол, которого так разморило, что морские пейзажи в окнах стали казаться ему живыми. И вдруг в одном из окон картинка будто начала двигаться и постепенно поменялась на вид огромной оранжевой пустыни, на горизонте смыкающейся с ярко-голубым пространством неба. Кочубей поднялся со своего места и, оглядываясь, подошел к окну. Вокруг никто ничего не замечал, будучи заняты умными разговорами. Тогда он осторожно вытянул руку, желая прикоснуться к картине, и в изумлении отдернул ее, потому как ощутил за рамой воздух, а вовсе не холст. Немного подождав в нерешительности, он уперся обеими ладонями в раму и просунул голову внутрь картины. Лицо ему обласкал нежный прохладный бриз, и почему-то запахло кофейными зернами. Кочубею сразу захотелось войти туда целиком, к тому же вдалеке он заметил какого-то человека, машущего ему руками. Он еще раз оглянулся – народ продолжал заниматься своими делами, тогда он встал на стул и перелез через раму внутрь картины.

Он пошел по песку, несколько удивляясь тому, что было совсем не жарко, а напротив, очень комфортно – тепло и свежо одновременно. Подойдя ближе к махавшему человеку, он разглядел странного вида индейца в высоком цилиндре и фраке на голое тело. Тот стоял, прислонившись к дереву, на котором висел старинный телефонный аппарат. Индеец держал в руке снятую с телефона трубку. Он знаками подозвал Кочубея и важно передал трубку ему. Кочубей приложил трубку к уху:

– Да, алло.

В трубке мягкий мужской баритон произнес:

– Мсье Кочубей, рад вас слышать. Меня зовут Фортунатто, я из Большого Союза Художников. Извините, что оторвал от отдыха, но у меня к вам большая просьба. Нам срочно нужен эксперт в области современного искусства, вы не могли бы завтра прийти по указанному адресу? Господин Пинкертон передаст вам мою визитку.

– Да, но… хорошо, хорошо, – замешкался Кочубей.

– Вот и прекрасно, спасибо, заранее благодарен. Всего доброго, мсье Кочубей, до встречи, – на другом конце провода повесили трубку.

– A-a?.. – Кочубей вопросительно посмотрел на индейца.

Тот не улыбаясь снял цилиндр, достал из него визитку и трубку, на этот раз курительную, которую тут же засунул в рот. На визитке Кочубей прочел: Фортунатто, Большой Союз Художников, адрес: Старосадский переулок, дом 3, вход через подвал. Индеец жестом указал Кочубею на облупленную дверь, стоявшую посреди пустыни. Кочубей немного помялся, а потом вышел через дверь обратно в ресторан.

– Мсье Кочубей, – Буффон вышел из состояния оцепенения, произведенного на него «проходом», как назвала произошедшее явление Дама.

– Да, дорогой мой, – Кочубей наклонился к молодому человеку, освобождаясь от своего цветастого галстука.

– А вы случайно не знаете, куда они все пошли? – Буффон с любопытством облокотился на стол.

По небу разлилась молочная пена, и воздух наполнился душистой влажностью. Ослепляющий белесый свет придавал очертаниям предметов и людей какую-то особенную кинематографичность.

– Неслучайно знаю, – крякнул Кочубей, подливая всем кофе. – На заседание Большого Союза Художников. Это закрытая организация, сокращенно БоСХ, в нее допускаются только избранные, а решение, кого допустить, принимают там, – и он поднял свой указательный палец вверх.

– А где это заседание проходит? – не унимался Буффон. Дама покосилась на него, осторожно взяв двумя пальцами фарфоровую чашечку.

– А вы с какой целью интересуетесь? Не хотите ли туда проникнуть тайным путем?

– М-м-м, хочу, – улыбнулся молодой человек с бубенчиками. – А вы знаете способ?

Кочубей хитро прищурился:

– Ну, положим, знаю. Сдается мне, что вы от меня не отстанете, так что придется вам кое-что показать. Так и быть, нарушим инструкцию, – и он лукаво подмигнул.

Буффон в нетерпении подскочил на кресле:

– Ух ты, значит, я снова увижу Ван Гога!

– Увидите. Вам повезло, что я приглашен туда в качестве эксперта. Поэтому проникнем мы туда совершенно легально.

Кочубей взглянул на часы, прикрепленные к дереву.

– А вы не хотите составить нам компанию? – обратился он к Даме.

– Я, пожалуй, останусь, – томно сказала она и печально вздохнула. – Наверное, мне там не место.

Кочубей не стал ее уговаривать и, поднявшись с кресла, начал надевать свой клетчатый пиджак:

– Ну что же, в таком случае мы откланиваемся. Берите велосипед, Буффон.

Молодой человек резво побежал к припаркованному неподалеку трехколесному агрегату и подкатил его поближе к столику. Кочубей сел на сиденье, а Буффон примостился сзади на перекладине.

– Всем пока, – махнул рукой Кочубей и закрутил педали.

Дама чуть привстала, проводив их взглядом, и снова опустилась в кресло допивать свой кофе. Они проскрипели мимо Пиркентона – тот сидел, прислонившись к дереву, и пускал замысловатые кольца пахучего дыма. Вскоре столик с Дамой и дерево с Индейцем пропали из виду. Вокруг раскинулось безграничное поле нежно-рыжего песка. Довольный Буффон, болтая ногами, глядел в пасмурное серо-голубое небо, а небо следило за их не слишком быстрым передвижением по пустыне. На дороге не было никаких опознавательных знаков, да и самой дороги как таковой тоже не было видно, однако Кочубей целенаправленно двигался к какому-то одному ему известному пункту. Буффон удивился этому обстоятельству: они проехали уже довольно много, а пейзаж никак не менялся, и линия горизонта оставалось все такой же ровной, смыкающей оранжевое и голубое. Наконец Кочубей сам нарушил молчание: