Рик Риордан - Тёмное пророчество [litres]

Я не знал, слышит ли она меня. Ее глаза двигались под закрытыми веками словно в фазе быстрого сна. Она уже не так сильно извивалась и дрожала. Или мне просто казалось? Меня самого от холода и страха била дрожь, поэтому мне было трудно судить.

Трофоний издал такой звук, будто открылся паровой клапан:

– Она просто погрузилась в глубокий транс. Это необязательно хороший знак. Возможно, она все-таки умрет.

Я не обернулся.

– Мэг, не слушай Трофония. Ему нужны только страх и боль. Он хочет, чтобы мы перестали надеяться.

– Надеяться, – повторил дух. – Интересное слово. Когда-то я тоже надеялся – что мой отец поступит по-отечески. Но спустя пару сотен лет после смерти я перестал об этом переживать.

– Не моя вина, что ты решил ограбить царскую сокровищницу! – прорычал я. – Ты оказался здесь из-за собственных ошибок.

– Я молил тебя!

– Так может, ты молил не о том и не в тот момент?! – закричал я. – Лучше бы попросил себе ума, прежде чем натворить глупостей! Не надо просить меня о помощи, если пошел на поводу у самых темных инстинктов!

Пчелы кружили около меня и злобно жужжали, но не нападали. Я не желал кормить их своими страхами. Сейчас нужно было думать о хорошем, держать себя в руках ради Мэг.

– Я здесь, – я отбросил прядь мокрых волос у нее со лба. – Я с тобой.

Не приходя в сознание, она простонала:

– Роза погибла.

Мне показалось, будто ко мне в грудь заполз щитомордник и вонзил клыки в сердце, прокусывая артерии одну за другой.

– Мэг, цветок – лишь часть растения. Будут новые цветы. У тебя сильные корни. И крепкие стебли. У тебя… У тебя лицо позеленело, – встревоженный, я повернулся к Трофонию. – Почему у нее позеленело лицо?

– Интересно, – в его голосе не было ни намека на заинтересованность. – Может, потому, что она умирает. – Он наклонил голову, словно прислушиваясь к каким-то далеким звукам. – Ага. Они здесь, ждут тебя.

– Что? Кто?

– Слуги императора. Блеммии, – Трофоний указал на дальний край озера. – Там есть подводный туннель… он ведет дальше в пещеры, о которых знают смертные. Блеммиям хватило ума не соваться сюда, но они ждут тебя на той стороне. Это единственный ваш путь на поверхность.

– Значит, мы пройдем по нему.

– Сомневаюсь, – сказал Трофоний. – Даже если твоя юная подруга выживет, у блеммий есть взрывчатка.

– ЧТО?!

– О, Коммод наверняка велел им воспользоваться ею только в крайнем случае. Ему нравится, что я у него вроде личной гадалки. Время от времени он присылает ко мне своих людей, потом забирает их, полумертвых и безумных, и, ничем не жертвуя, узнает кое-что о будущем. А чего ему за них переживать? Но он скорее уничтожит оракул, чем позволит тебе уйти живым.

Я был так ошеломлен, что не смог ничего ответить.

Трофоний снова захохотал скрипучим смехом:

– Выше нос, Аполлон. Нет худа без добра: ведь не важно, умрет ли Мэг здесь, если ей все равно умирать! Смотри, у нее изо рта пошла пена. Это самое интересное.

На губах Мэг и правда пузырилась белая пена. Как профессиональный врач я понимал, что это нехороший знак.

Я обхватил ладонями ее голову:

– Мэг, послушай меня.

Вокруг нее клубилась такая густая тьма, что кожа моя зазудела.

– Я с тобой. Я Аполлон, бог врачевания. Ты не умрешь!

Мэг никогда не слушалась приказов. И я это знал. Ее сотрясали судороги, она захлебывалась пеной, кашляла и бормотала какие-то бессвязные слова: «конь», «загадка», «козлоногий», «корни». С точки зрения медицины в этом тоже не было ничего хорошего.

Мое пение не помогло. Уговоры не сработали. Мне на ум пришло последнее средство – древний способ вытягивания яда или дурного духа. Большинство врачей теперь не одобряют эту процедуру, но я вспомнил строчку из данного мне рощей Додоны лимерика, над которой я больше всего ломал голову: « Смерть и дурь проглотить принужден».

Время пришло.

Стоя на коленях, я наклонился над лицом Мэг, точно так же как в Лагере Юпитера, когда проводил инструктаж по первой помощи и учил ребят делать искусственное дыхание «изо рта в рот» (эти глупые римские полубоги постоянно тонули):

– Прости, Мэг.

Я зажал Мэг нос и закрыл ее рот своим ртом. Я почувствовал что-то липкое, неприятное – наверное, так же ощущал себя Посейдон, когда понял, что целует горгону Медузу.

Но отступать было нельзя. Вместо того чтобы выдохнуть, я вдохнул, втягивая темноту, которая была внутри Мэг, в свои легкие.

Наверное, с каждым бывало, когда вода попадает в нос? Представьте себе это, только вместо воды – пчелиный яд и кислота. От боли я чуть не потерял сознание, ядовитое облако ужаса заполнило мои пазухи, спустилось в глотку и дальше в грудь. Я чувствовал, как призрачные пчелы мечутся по моей дыхательной системе в поисках выхода.

Я задержал дыхание, чтобы как можно дольше удерживать в себе всю ту тьму, которую мне удалось забрать у Мэг. Я хотел разделить с ней это бремя, даже если это грозило мне смертью.

Мое сознание слилось с воспоминаниями Мэг.

Я был маленькой, дрожащей от страха девочкой и смотрел на тело моего убитого отца, распростертое на ступенях библиотеки.

Роза, которую он мне подарил, была растоптана. Ее лепестки усыпали раны, оставленные Зверем на животе отца.

Это сделал Зверь. Сомнений быть не могло. Нерон много раз меня предупреждал.

Папа обещал, что роза никогда не завянет. И что шипы меня никогда не поранят. Он сказал, что цветок – это подарок моей матери, которую я никогда не видела.

Но роза растоптана. Папа мертв. А в моей жизни остались только шипы.

Нерон положил мне руку на плечо:

– Мне так жаль, Мэг.

Его глаза печальны, но в голосе звучит разочарование. Последнее доказательство того, что мне было и так понятно. Папа умер из-за меня. Я была плохой дочерью. Нужно было усерднее тренироваться, хорошо себя вести, не противиться, когда Нерон велел мне драться со старшими ребятами… или с животными, которых мне не хотелось убивать.

Я рассердила Зверя.

Я плакала, ненавидя себя. Нерон обнял меня. Уткнувшись лицом в его лиловый костюм, я ощутила запах его приторно сладкого одеколона – так пахнут не цветы, а старое высохшее саше из дома престарелых. Я не понимала, откуда знаю этот запах, но он вернул мне полузабытое ощущение беспомощности и ужаса. У меня остался только Нерон. У меня нет настоящих цветов, настоящего отца, настоящей матери. Я всего этого не заслуживаю. Нужно держаться за то, что у меня есть.

А затем мы с Мэг, объединенные одним сознанием, окунулись в первозданный Хаос – страшное небытие, из которого Мойры прядут будущее, превращая беспорядок в судьбу.

Перед такой силой нельзя обнажать сознание. Даже будучи богом, я страшился приближаться к границам Хаоса.