Рик Риордан - Тёмное пророчество [litres]

Персиковые младенцы опустили Мэг на сиденье.

– Калипсо, – позвал я. – Блокнот?

– Здесь!

Она помахала линованным блокнотиком. Из Калипсо и впрямь получилась бы отличная ученица. Она подготовилась к занятиям!

Я встал на колени рядом с Мэг. Кожа у нее совсем посинела, дыхание то и дело сбивалось. Я обхватил ее лицо руками и проверил глаза. Зрачки сузились и стали совсем крошечными. Сознание еще теплилось в ней, но таяло с каждой секундой.

– Держись, Мэг, – взмолился я. – Теперь ты среди друзей. Ты на Троне Мнемозины. Изреки пророчество!

Мэг резко выпрямилась. Она вцепилась в сиденье, словно сквозь нее пропустили сильный электрический ток.

Все отступили назад и встали вокруг нее неровным кругом. И тут у Мэг изо рта появился черный дым, опускаясь все ниже, он окутал ее ноги.

Затем Мэг заговорила – к счастью, не голосом Трофония, а низким монотонным голосом, достойным самого Дельфийского оракула:

– Нет, – прошептал я. – Нет, нет, нет.

– В чем дело? – спросил Лео.

Я посмотрел на Калипсо, которая лихорадочно записывала слова оракула.

– Нам нужен блокнот побольше.

– Зачем? – удивилась Джозефина. – Ведь пророчество уже сказано…

Мэг вздохнула и продолжила:

Я уже несколько столетий не слышал пророчеств в такой форме, но она была мне хорошо знакома. Больше всего на свете мне хотелось прервать декламацию и положить конец страданиям Мэг, но я ничего не мог поделать.

Она задрожала и изрекла третью строфу:

И жуткой кульминацией стал четвертый дистих:

Темный дым рассеялся. Я бросился вперед и успел подхватить Мэг. Теперь она дышала ровнее, кожа ее была не такой холодной. Слава Мойрам! Пророчество покинуло ее.

Первым заговорил Лео:

– Что это было? Четыре пророчества по цене одного? Строчек было немерено.

– Это сонет, – сказал я, все еще не желая верить в случившееся. – Да помогут нам боги! Это был шекспировский сонет.

Я-то думал, что лимерик Додоны – это плохо. Но шекспировский сонет с рифмовкой ABAB и сонетным замком, к тому же написанный пятистопным ямбом? Такой ужас мог родиться только в пещере Трофония.

Я вспомнил, как часто спорил с Уильямом Шекспиром.

«Билл, – говорил я. – Никому не понравится такая поэзия! Та-ДА, та-Да, та-ДА, та-Да, та-Да. Ну что это за ритм?!»

Никто не будет говорить вот так!

Хм… хотя последнее предложение я сам написал пятистопным ямбом. Какой же он прилипчивый! Брр!

Талия повесила лук на плечо:

– Это было одно стихотворение? Но в нем же было несколько частей.

– Да, – сказал я. – В виде сонетов изрекаются самые сложные пророчества со множеством изменчивых частей. И боюсь, ни одна не предрекает нам ничего хорошего.

Мэг захрапела.

– Разберемся с нашей судьбой потом, – решил я. – Мэг нужно отдохнуть…

В этот самый момент мое тело не выдержало. Оно и так много вынесло. И теперь взбунтовалось. Я завалился на бок, сверху на меня упала Мэг. Друзья кинулись к нам. Я почувствовал, как мое тело осторожно поднимают вверх, и в моем затуманенном сознании промелькнул вопрос: это Персики несут меня или Зевс призывает обратно на небеса?

Потом надо мной нависло лицо Джозефины, словно портрет президента с горы Рашмор: это она несла меня по коридору.

– Этого в медблок, – сказала она кому-то. – А потом… фу! Ему однозначно пора помыться.

Несколько часов сна без сновидений, а после – ванна с пеной.

Это было, конечно, не возвращение на Олимп, но очень близко к тому.

Ближе к вечеру на мне была уже чистая сухая одежда, от которой не несло пометом. Живот был набит медом и свежеиспеченным хлебом. Я бродил по Станции, помогая всем, кому мог. Хорошо было чем-то себя занять. Это отвлекало от мыслей о Темном Пророчестве.

Мэг спокойно отдыхала в гостевой комнате под бдительной охраной Персика, Персика и Еще Одного Персика.

Охотницы Артемиды ухаживали за ранеными, которых оказалось так много, что Станции пришлось расширить медблок в два раза. На улице слониха Ливия помогала убрать обломки и разбитые машины с круглой площади. Лео и Джози весь день собирали по кусочкам дракона Фестуса, которого, как они мне поведали, голыми руками разорвал на части сам Коммод. К счастью, Лео отнесся к этому не как к трагедии, а скорее как к досадной неприятности.

– Не, чувак, – отмахнулся он, когда я выразил ему свои соболезнования. – Я быстро соберу его снова. Я внес пару изменений, и теперь он собирается легко, как конструктор лего!

И он принялся помогать Джозефине, которая пыталась краном снять левую заднюю лапу Фестуса с башни «Юнион-Стейшн».

Калипсо, поколдовав, призвала духов ветра, которые собрали осколки и восстановили окно-розетку, после чего тут же рухнула без сил.

Сссссара, Джейми и Талия Грейс прочесали близлежащие улицы в поисках Коммода, но император словно растворился в воздухе. Я вспомнил, как когда-то спас спрыгнувших с обрыва Гемифею и Парфенос, превратив их в свет. Мог ли такой квазибог, как Коммод, сделать нечто подобное с самим собой? Как бы то ни было, я подозревал, что мы еще увидим старину Нового Геркулеса.

На закате меня пригласили на по-семейному скромную траурную церемонию, посвященную памяти грифоницы Элоизы. Почтить ее жертву пришли бы все обитатели Станции, но Эмми сказала, что большая толпа еще больше расстроит безутешного Абеляра. Пока Хантер Ковальски охраняла яйцо Элоизы в курятнике (куда его перенесли для пущей сохранности перед битвой), мы с Эмми, Джозефиной, Джорджи и Калипсо поднялись на крышу. Скорбящий вдовец Абеляр молча смотрел на то, как мы с Калипсо – ставшие ему почетными родственниками после спасательной операции в зоопарке – осторожно положили тело Элоизы на пустую грядку.

После смерти грифоны становятся удивительно легкими. Когда душа отлетает, их тела как бы высыхают, в них остаются только пух, перья да полые кости. Мы отошли, и Абеляр приблизился к телу супруги. Он распушил перья на крыльях и в последний раз зарылся клювом в шейное оперение Элоизы. Затем он поднял голову и испустил душераздирающий крик, в котором слышалось «Я здесь. А где же ты?».