Рик Риордан - Тайный оракул [litres]

Мой голос дрогнул.

– Умница, – сказал я, сворачивая в коридор.

Негромкое пощелкивание известило о приближении мирмека.

Я повернулся и поднял лук. Освободившись от магии моего голоса, насекомое устремилось в наступление, брызгая ядовитой пеной. Я натянул тетиву и выстрелил. Стрела вошла в голову муравья по самое оперение.

Тварь рухнула на землю, ее задние лапы задергались в предсмертных судорогах. Я попытался вытащить стрелу, но древко сломалось у меня в руке. Испачканный липкой разъедающей жижей, обломок еще дымился. Такое вот повторное использование боеприпасов.

– МЭГ! – крикнул я.

Стук и грохот, известившие о движущихся в моем направлении сородичах погибшего, были единственным ответом. Я снова запел, но теперь, обретя надежду отыскать Мэг, мне было трудно достичь должного уровня меланхолии. Эти муравьи уже не цепенели, но атаковали, пусть медленно и неуклюже. Пришлось стрелять, пускать одну стрелу за другой.

Я прошел мимо пещеры, заполненной сияющими сокровищами, – в тот момент блестящие штучки меня не интересовали.

На следующем перекрестке из земляного пола пробивалась еще одна герань. Все ее цветочки смотрели вправо. Повернув согласно указателю, я снова позвал Мэг, а потом запел.

По мере воспарения духа эффективность моего пения снижалась, а вот агрессивность муравьев, напротив, возрастала. Поразив с дюжину врагов, я обнаружил, что мой колчан опасно полегчал.

Пришлось копнуть поглубже в собственных запасах отчаяния. Пришлось обратиться к истинному блюзу. Впервые за четыре тысячи лет я запел о собственных ошибках.

Повинился за смерть Дафны, дорого заплатившей за мою хвастливость, зависть и вожделение. Когда она убегала от меня, мне следовало оставить ее в покое, а не преследовать безжалостно и неумолимо. Я желал ее и намеревался заполучить – так или иначе. Таким вот образом я не оставил ей выбора. И несчастная Дафна пожертвовала своей жизнью и превратилась в дерево, оставив на моем сердце незаживающий шрам. Но вина за случившееся лежала на мне. В песне я просил у Дафны прощения.

Я пел о Гиацинте, прекраснейшем из людей. Я не хотел делить его ни с кем даже на мгновение. Объятый ревностью, я угрожал Зефиру, если он посмеет вмешаться.

Я пел о том дне, когда мы с Гиацинтом играли на поле, и Западный ветер отнес брошенный мною диск в сторону, и тот угодил в голову моему другу. В память о Гиацинте я создал из его крови цветы и возложил вину на Зефира, но в действительности всему виной была моя мелочная жадность. Теперь, излив горе, я принял ответственность на себя.

Я пел о своих неудачах, разбитом навеки сердце и одиночестве. Я признал себя худшим из богов, самым грешным и несобранным. Я не сумел посвятить себя одной любви. Не сумел даже определиться, богом чего желаю быть, и склонялся то сюда, то туда, отвлекаясь и досадуя на себя.

Моя золотая жизнь была симуляцией, моя невозмутимость – притворством. Мое сердце – куском окаменевшего дерева.

Вокруг, тут и там, падали мирмеки. Сам муравейник содрогался от скорби.

Я нашел третью герань, потом четвертую.

И наконец, взяв паузу между строками, услышал тоненький голос впереди – плач девочки.

– Мэг! – Оставив песню неоконченной, я устремился на голос.

Как я и представлял, она лежала посередине пещеры, служившей чем-то вроде продовольственной кладовой. Со всех сторон ее окружали штабеля трупов животных – коров, оленей, лошадей, – покрытых затвердевшей пленкой и постепенно разлагающихся. Смрад едва не свалил меня с ног.

Мэг тоже лежала в коконе, но она сопротивлялась всей силой герани. Из самых тонких частей кокона пробивались зеленые листочки. Цветочная манжетка не подпускала жижу к лицу. Мало того, выпустив несколько розовых цветов у левой подмышки, ей удалось высвободить одну руку.

Глаза ее опухли от слез. Наверно, ей было страшно и больно, но когда я опустился рядом с ней на колени, первыми словами Мэг были такие:

– Мне так жаль.

– Почему? Ты не сделала ничего плохого. Это я тебя подвел.

Она всхлипнула.

– Ты не понимаешь. Эта твоя песнь. О боги… Аполлон, если бы я знала…

– Ну все, все, успокойся. – Я так посадил горло, что почти не мог говорить. Пение едва не стоило мне голоса. – Это просто твоя реакция на скорбь в музыке. Давай-ка освободим тебя.

Я еще раздумывал, как это сделать, когда Мэг вдруг пискнула, а глаза у нее полезли на лоб. По спине прошел холодок.

– За мной стоят муравьи, да? – спросил я.

Она кивнула.

Я повернулся – в пещеру как раз вошли четверо мирмеков – и потянулся к колчану. В нем осталась одна стрела.

Мэг заметалась в своем липком коконе. – Вытащи меня отсюда!

– У меня нет лезвия! – Я нащупал на шее струну от укулеле. – Вообще-то лезвия есть, но только твои. В смысле, твои кольца…

– Вырезать меня не обязательно. Когда муравей засовывал меня сюда, я уронила пакетик с семенами. Он должен быть где-то близко.

Мэг оказалась права. Смятый мешочек обнаружился у ее ног.

Осторожно, следя одним глазом за муравьями, я придвинулся к нему. Мирмеки сгрудились у входа в пещеру, не решаясь почему-то продвигаться дальше. Возможно, их сдерживал ведущий сюда след мертвых сородичей.

– Хорошие муравьи. Замечательные, спокойные муравьи. – Я наклонился, поднял пакетик и, заглянув в него, убедился, что там осталось еще с полдюжины семян. – Что дальше?

– Брось их на кокон.

Я показал на цветы, растущие у нее на шее и под мышкой.

– Из скольких выросло это?

– Из одного.

– Тогда шесть тебя задушат. Слишком многих дорогих мне людей я обратил в растения. И теперь не стану…

– СДЕЛАЙ ЖЕ ЧТО-НИБУДЬ!

Муравьям ее тон не понравился. Щелкая мандибулами, они двинулись в наступление. Я торопливо высыпал зернышки на кокон и достал последнюю стрелу. Убивать одного не имело смысла – три оставшихся разобрали бы нас на кусочки, – поэтому я выбрал другую цель. И выстрелил в потолок пещеры над головами муравьев.

Ход, конечно, отчаянный, но мне уже случалось рушить здания стрелами. В 464 году до нашей эры я вызвал землетрясение, уничтожившее едва ли не всю Спарту (спартанцы никогда мне особенно не нравились).

На этот раз повезло меньше. С глухим стуком стрела воткнулась в плотно сбитую землю. Муравьи, роняя кислотную слюну, приблизились еще на шаг. За спиной у меня Мэг пыталась вырваться из кокона, уже укрытого лохматым ковром сиреневых цветков.

Ей требовалось еще какое-то время.

Исчерпав запас идей, я стащил с шеи платок цветов бразильского флага и замахал им, как маньяк, пытаясь вызвать моего внутреннего Паоло.