Рик Риордан - Тайный оракул [litres]

– Мэг в беде. Я долго был без сознания?

Уилл и Нико переглянулись.

– Сейчас почти полдень, – сказал Уилл. – На лугу ты появился около шести утра. Увидев, что Мэг с тобой нет, мы хотели идти в лес, на поиски, но Хирон не пустил.

– И совершенно правильно поступил. Я не позволю никому подвергать себя риску. Но мне нужно спешить. У Мэг есть время лишь до сегодняшнего вечера.

– И что будет потом? – спросил Нико.

Этого я сказать не мог. Даже думать об этом не мог, чтобы не сорваться. Я опустил голову. Не считая подаренной Паоло банданы цветов бразильского флага и струны от укулеле на шее, на мне были только трусы-боксеры. Мой постыдно дряблый живот могли видеть все желающие, но меня самого это нисколько не трогало. (Ну ладно, не нисколько.)

– Мне надо одеться.

Я вернулся к койке, порылся в своем скудном гардеробе и обнаружил футболку Перси Джексона с «Лед Зеппелин». Натянул ее на себя. Сейчас она выглядела как нельзя кстати.

Рядом толкался Уилл.

– Послушай, Аполлон, не думаю, что ты готов на сто процентов.

– Я в порядке. Мне нужно спасти Мэг. – Я натянул джинсы.

– Позволь нам помочь тебе, – вступил Нико. – Скажи, где она, и я смогу пройти в тени…

– Нет! – оборвал я. – Нет. Ты останешься здесь и будешь защищать лагерь.

Выражение на лице Уилла напомнило мне его мать Наоми, неизменно волновавшуюся перед выходом на сцену.

– Защищать лагерь от чего?

– Я… Точно не знаю. Передай Хирону, что императоры вернулись. Точнее, они никуда и не уходили. Плели интриги, веками собирали ресурсы.

Глаза у Нико настороженно блеснули.

– Хочешь сказать, что императоры Древнего Рима живы? Но как?.. Врата смерти?

– Нет. – Говорить мешал вкус желчи во рту. – Императоры сделали себя богами. У них свои храмы и алтари. Они склоняют людей к тому, чтобы те поклонялись им.

– Но это всего лишь пропаганда, – возразил Нико. – Они же не были по-настоящему божественны.

Я невесело рассмеялся.

– Божественность обеспечивается поклонением, сын Аида. Они продолжают существовать благодаря коллективной памяти культуры. Это верно в отношении олимпийцев, верно и в отношении императоров. Самые могущественные из них сумели каким-то образом выжить. Все эти века они цеплялись за полужизнь, скрывались, ждали момента, чтобы предъявить права на власть.

Уилл покачал головой.

– Невозможно. Как…

Я надел куртку. Амброзия, которую мне накануне дал Нико, все еще лежала в левом кармане. В правом звякнули ветряные колокольчики Реи, хотя я и понятия не имел, как они туда попали.

– Зверь планирует нападение на лагерь. Не знаю, что и когда, но ты все же скажи Хирону, что вы должны быть готовы. А мне надо идти.

– Подожди! – окликнул Уилл, когда я подошел к двери. – Кто такой этот Зверь? С каким императором мы имеем дело?

– С худшим из моих потомков. – Мои пальцы вцепились в дверь. – Христиане назвали его Зверем, потому что он сжигал их заживо. Наш враг – император Нерон.

Сраженные новостью, они даже не последовали за мной.

Я побежал к арсеналу. Встречавшиеся по пути бросали на меня недоуменные взгляды. Некоторые окликали, предлагали помощь, но я не останавливался и даже не замечал их. Все мои мысли были только о Мэг, одной в логове мирмеков. Дафна, Рея и Гиацинт подталкивали и гнали вперед, призывая и требуя сделать невозможное в неадекватной человеческой форме.

В арсенале я первым делом прошелся взглядом по стойке с луками. Протянул дрожащую руку к тому, который Мэг пыталась вручить мне накануне. Сделан он был из горного лавра. Какая горькая ирония. Я поклялся не пользоваться луком, пока снова не стану богом. Но я также дал клятву не исполнять музыку и уже нарушил самым вопиющим образом, в духе Нила Даймонда.

Проклятие Стикса могло убить меня неспешно, как убивает рак. Проклятие Зевса могло сразить на месте. Но на первом месте сейчас стояла клятва спасти Мэг Маккаффри.

Я посмотрел в небо.

– Хочешь наказать меня, отец, пожалуйста, но наказывай напрямую, не притягивай мою смертную спутницу. БУДЬ МУЖЧИНОЙ!

Удивительно, но небеса промолчали. Никакая молния меня не испепелила. Возможно, застигнутый врасплох Зевс не сообразил, как реагировать, но я знал – такое оскорбление он не спустит.

Мысленно послав его в Тартар, я схватил колчан, набил под завязку дополнительными стрелами и побежал к лесу. На моем самодельном ожерелье позвякивали два кольца Мэг. В какой-то момент я вспомнил, что позабыл боевой укулеле, но возвращаться было поздно. Оставалось рассчитывать лишь на свой голос.

Как я нашел муравейник? Сам не знаю.

Возможно, лес просто позволил мне найти его, зная, что я иду на смерть. Давно известно: когда ищешь опасностей, отыскать их бывает нетрудно.

Вскоре я уже сидел за поваленным деревом, изучая расположившееся передо мной логово мирмеков. Назвать его муравейником то же самое, что назвать Версальский дворец семейным домом. Земляной вал поднимался почти до верхушек окружающих деревьев – по меньшей мере на сотню футов. В его окружность вполне мог вписаться римский ипподром. Непрерывные потоки солдат и дронов втекали в громадный холм и вытекали из него. Некоторые несли стволы деревьев. Один тащил «Шевроле-Импала» 1967 года.

Сколько муравьев я увидел? Даже не представляю. Когда достигаешь невероятных чисел, считать дальше уже бессмысленно.

Я приготовил стрелу и шагнул на поляну.

Заметив меня, ближайший мирмек уронил свою добычу и остановился. Усики его подпрыгивали вверх-вниз. Не обращая на него внимания, я прошел мимо и направился к ближайшему входу в туннель, что смутило мирмека еще больше.

Его примеру последовали несколько других.

Я давно усвоил такой урок: если ведешь себя так, как будто тебе это и положено, большинство людей (или муравьев) останавливать тебя не станут. Обычно уверенности мне не занимать. Боги могут находиться везде, где пожелают. Лестеру Пападопулосу в этом смысле было труднее, но я все же дошел до муравейника без заминки.

И, войдя внутрь, запел.

На этот раз укулеле не понадобился. И муза для вдохновения была не нужна. Я вспомнил лицо Дафны в деревьях. Вспомнил Гиацинта со смертельной раной на голове. Мой голос наполнился болью. Я пел о разбитом сердце. О душевной муке. Не сломавшись под бременем отчаяния, я направил его вовне.

Туннели усилили мой голос, разнося его по муравейнику, превращая в музыкальный инструмент все гнездо.

Каждый муравей, мимо которого я проходил, поджимал лапки и касался лбом пола, а его усики дрожали от вибраций моего голоса.

Будь я богом, песнь звучала бы сильнее, но и этого оказалось достаточно. Удивительно, какой глубины скорби способен достичь человеческий голос.

Я шел в глубь муравейника, не представляя, куда иду, пока не увидел растущую из пола туннеля герань.