Рик Риордан - Горящий Лабиринт [litres]

Наемники слушали Пайпер и не понимали, как поступить. Убить нас? Или подождать, пока она закончит? Не каждый день тебе поют песни Джо Уолша посреди волейбольного матча. Думаю, они не могли определиться, что в такой ситуации предписывает этикет.

Пропев пару строк, Пайпер выразительно посмотрела на меня: мол, может, поможешь?

А, так она имела в виду подыграть ей на укулеле!

Вне себя от радости, я выхватил инструмент и начал играть. Но, честно говоря, голосу Пайпер не нужен был аккомпанемент. Каждое слово, вылетавшее из ее уст, было наполнено страстью и искренностью, это была мощная волна эмоций – нечто большее, чем проникновенное выступление или чары.

Она шла сквозь толпу и пела о собственной жизни, которая оказалась иллюзией. Она проживала песню. В ее голосе звучали боль и печаль, превращающие энергичную песенку Уолша в невеселую исповедь. Она пела о том, как ей пришлось продираться сквозь стены непонимания, справляться с сюрпризами, которые природа подкидывала ей, о том, как другие зачастую неверно судили о ней [50] Здесь Аполлон почти дословно цитирует песню Джо Уолша. .

Слова остались прежними. И все-таки в каждой строчке я слышал историю Пайпер: переживания обделенного вниманием ребенка звезды; смешанные чувства, возникшие в ее душе, когда она узнала, что ее мать – Афродита; и самое болезненное – осознание, что она больше не хочет быть девушкой Джейсона Грейса, парня, которого считала любовью всей жизни. Я понял далеко не все, но сила ее голоса была невероятно велика. Мой укулеле вторил ей. Аккорды стали более звучными, рифы – более эмоциональными. Каждая моя нота была преисполнена сочувствием к Пайпер Маклин, моя музыка подчеркивала то, о чем она пела.

Стражники стали рассеянными. Кто-то сел, обхватив голову руками. Кто-то смотрел в одну точку, не обращая внимания на подгорающее на гриле мясо.

Никто не остановил нас, когда мы направились к трапу. Никто не бросился в погоню, когда мы перебрались на тридцать второй корабль. И только когда мы наполовину прошли его, Пайпер закончила песню и привалилась к стене. Глаза у нее покраснели, взгляд стал пустым – слишком много переживаний ей пришлось оживить в душе.

– Пайпер? – я изумленно посмотрел на нее. – Как ты…

– Сначала обувь, – прохрипела Пайпер. – Позже поговорим.

И она на заплетающихся ногах пошла вперед.

Наемники не стали нас преследовать. Да и как это было возможно? После такого выступления даже самые бессердечные воины не смогли бы броситься в погоню. Скорее всего, после нашего ухода они рыдали друг у друга на плече или искали по всему кораблю салфетки.

Мы приближались к сороковой яхте. Порой нам приходилось прятаться, но чаще всего экипаж не проявлял к нам интереса. Калигула вселял страх в своих слуг, но страх – это еще не преданность. Никто нас ни о чем не спрашивал.

На корабле номер сорок у Пайпер подкосились ноги, и она упала. Я бросился ей на помощь, но она меня оттолкнула.

– Все хорошо, – пробормотала она.

– Да что же тут хорошего?! – возмутился я. – У тебя наверняка сотрясение. Тебе пришлось использовать сильные музыкальные чары. Нужно хоть минутку отдохнуть.

– У нас нет минутки!

Мне это было отлично известно. Где-то позади над гаванью то и дело грохотали выстрелы. В ночном небе пронзительно кричали стриксы. Друзья пытались выиграть нам время, и терять его было нельзя.

А еще сегодня было новолуние. Что бы ни решил Калигула сделать с Лагерем Юпитера на севере, это происходило уже сейчас. Оставалось лишь надеяться, что Лео добрался до римских полубогов и они смогут дать отпор наступающим силам зла. Было невыносимо сознавать, что помочь им мы ничем не можем. И я знал, что каждое мгновение у нас на счету.

– Так и есть, и у меня нет времени разбираться с твоим телом, если ты умрешь или впадешь в кому! – ответил я Пайпер. – Так что ты сядешь и отдохнешь. Давай только найдем местечко поукромней.

Пайпер была слишком слаба, чтобы сопротивляться. В нынешнем состоянии она бы вряд ли сумела заворожить даже полицейского, чтобы избежать штрафа за парковку в неположенном месте. Я втащил ее во внутреннее помещение сорокового корабля, который оказался плавучим гардеробом Калигулы.

Мы прошли несколько комнат, забитых одеждой: костюмами, тогами, доспехами, платьями (почему бы и нет?) и карнавальными нарядами. Можно было одеться кем угодно – от Аполлона до панды (и снова: почему бы и нет?).

Мне жутко захотелось нарядиться Аполлоном и упиться жалостью к себе, но пришлось бы слишком долго обмазываться золотой краской. Почему все смертные думают, что я золотой? То есть, конечно, такое возможно, но блеск золота отвлекал бы внимание от моей потрясающей природной красоты. Поправка: от моей бывшей потрясающей природной красоты.

Наконец нам попалась гардеробная с диваном. Я сдвинул гору вечерних платьев и велел Пайпер сесть. Затем достал помятый квадратик амброзии и приказал ей его съесть. (Ничего себе, оказывается, я умею командовать, когда нужно. Хотя бы этой божественной силы меня не лишили.)

Пока Пайпер жевала энергетический батончик для богов, я уныло разглядывал вешалки с дизайнерскими нарядами.

– Ну почему здесь нет обуви?! Это же гардероб!

– Да брось, Аполлон. – Пайпер поерзала на диване и поморщилась. – Всем известно, что для обуви нужна отдельная суперъяхта.

– Даже не понимаю, шутишь ты или нет.

Она взяла чудесное платье Стеллы Маккартни из алого шелка с глубоким вырезом:

– Симпатично.

Стиснув зубы от усилия, она достала кинжал и разрезала платье сверху донизу.

– Приятное ощущение, – заключила она.

На мой взгляд, это было глупо. Калигуле не навредишь, портя его вещи. У него было все, чего только можно пожелать. Да и Пайпер, похоже, легче не стало. Благодаря амброзии она хоть немного порозовела. Помутневшие от боли глаза прояснились. Но смотрела она так же грозно, как и ее мать, когда при ней хвалили красоту Скарлетт Йоханссон. (Совет: никогда не говорите о Скарлетт Йоханссон в присутствии Афродиты.)

– Почему ты спела наемникам именно эту песню? – осмелился спросить я. – «Жизнь-иллюзия»?

Пайпер прищурилась, словно давно понимала, что я об этом спрошу, но сейчас была слишком слаба, чтобы искать отговорки.

– Помню ее с детства. Когда у папы впервые выдался большой перерыв между съемками, он на всю громкость включил эту песню в машине. Мы переезжали в новый дом в Малибу. Он мне пел. Мы были так счастливы. Мне было тогда… Точно не помню, наверное, я ходила в детский сад.

– Ты пела ее с таким чувством. Словно пела о себе, о том, почему вы с Джейсоном расстались.