Альвдис Рутиэн - Между [litres]

Она улыбнулась:

– Я тоже. Как твоя охота?

– Лучше, чем обычно… – Седой медленно гладил ее плечи, груди, – у меня в Стае еще один человек…

– Мертвый?

– Живой, – торжествующе усмехнулся Вожак. Разговор, еще мгновение назад безразличный, превратился в возможность похвастаться. – Отличный щенок: на его страх сбегаются твари со всего ан-дубно , так что нам вовсе не приходится их выслеживать. А этот мальчишка прекрасно умеет преодолевать свой страх, да к тому же неплохо стреляет…

Она слушала очень внимательно. Гораздо внимательнее, чем обычно слушают о делах своего возлюбленного.

– И он – человек? – она недоверчиво нахмурилась.

– Внук Рианнон, но от Там Лина… – Седой, медленно остывающий от любовных ласк, не заметил напряжения в ее голосе. – Ты же помнишь эту историю… он скорее человек, чем наш.

– Понимаю… – она медленно провела пальцем по его груди. Седой ответил ей блаженной улыбкой:

– Этой весной будет большая охота. На его страх всякой мерзости слетится… у-у-у, как стервятников на падаль.

– Ты рад этому? – проворковала она, гладя губами его щеки.

– Во всяком случае, – его ласки становились жарче и решительнее, – нам не придется рыскать по всем недрам ан-дубно в поисках добычи.

…И им снова стало не до разговоров.

… – Мой Неистовый, – шептала она, целуя его лицо, шею, плечи, – мой милый… Сколько бы их ни было у меня, ты лучше всех…

Седой отстранился, приподнялся на локте:

– Решила забрать у меня этого щенка? Будь осторожна: если что – Рианнон не простит.

Она улыбнулась – холодной властной улыбкой королевы:

– Сначала мне надо увидеть его. До Бельтана он всё равно будет служить тебе живой приманкой. А в Бельтан – поглядим, на что он может сгодиться.

Когда она вот так улыбалась, от нее было очень легко уходить. А уйти было необходимо.

Седой начал заворачиваться в белый килт:

– Прошу тебя, будь осторожна. Ссора между тобой и Рианнон – пожалуй, это единственное, что может вызвать страх – у меня. Истории с Пуйлом нам хватило на несколько веков, хотя, по мне, скорее ты вправе обижаться на Рианнон, чем она на тебя.

Она тоже встала:

– Я еще ничего не решила, любимый. И я не поссорюсь с Рианнон, обещаю.

– Хорошо, – он кивнул и невольно улыбнулся, взглянув на землю: там, где они только что сплетались в любовном безумии, не осталось и следа пышных сугробов, зато уже распрямляли свои стебли первые весенние цветы.

Она обвила руками его шею:

– Доброй охоты тебе, Вожак.

Он наклонился и поцеловал ее – жадно, словно хотел запастись счастьем любви перед долгими месяцами охоты в преисподней. Потом легонько оттолкнул и побежал прочь.

Не оборачиваясь. Он никогда не оборачивался.

За исполинской елью он свернул и исчез. Если бы кто-нибудь взглянул на снег, то за елью он не увидел бы никаких следов – ни человеческих, ни волчьих.

Но она не смотрела. Она распрямилась – как была, нагая, прикрытая лишь собственными волосами, – и вытянула руки ввысь, к неяркому золотистому солнцу.

Любовное наслаждение, наполнявшее ее, волнами расходилось по всей земле – пробуждая жизненные силы, заставляя ростки тянуться к солнцу, кровь – быстрее бежать по жилам, освобождая от зимнего оцепенения и мир людей, и миры волшебства.

Королева Риэнис смеялась звонко и счастливо – и эхом ее смеха становилась капель, и чириканье птах, и радость детей, начавших весенние игры.

И жар любви незримыми протуберанцами скользил по мирам, заставляя детей, затаив дыхание, слушать песни о великих влюбленных, юных – обмениваться пылкими взглядами, от которых недалеко до тайных встреч, супругов – в нетерпении ждать ночи, а стариков – со вздохом вспоминать юные годы. Скоро плясать журавлям танцы на болотах, скоро звенеть соловьям, песнями чарующим подруг, скоро сшибаться рогам оленям в схватках за самку…

Но этому Оленю не было соперников.

Никто не оспаривал у него нагую златокудрую Владычицу. Даже Седой Волк знал: скорее реки наполнятся землей, а скалы уступят место водам, чем она променяет своего супруга на кого-то. Волку (и сотням смертных Королей Лета, бывших у нее ) принадлежит лишь ее тело, но верна одна одному: Оленю.

Арауну.

Златорогий Олень примчался к ней. Она обвила его шею руками, а потом вспрыгнула на спину.

И они поскакали.

Их любви не нужно было слияние тел, их единение было сильнее и глубже безумства плоти, они были неразрывны, как доброта и мудрость, как красота и чародейство, как песня и радость… они были тем волшебством, что не нуждается в заклинаниях и обрядах, что доступно тому, кто чист духом и открыт миру.

Они были чудом любви, чудом зачатия и рождения, рождения плода, детеныша, ребенка, рождения узора, легенды, песни, чуда.

Они были древнейшей и сильнейшей магией.

…и люди на все лады толковали легенды о том, что Золотой Олень помог унести Деву-Солнце в преисподнюю или, напротив, спас ее из преисподней, или Дева и была златорогой оленихой, рождающей оленят, но остающейся девой…

Разве важно, как люди рассказывают об этих двоих?

Араун и Риэнис мчатся по мирам, и нет ни прошлого, ни будущего, а есть лишь вечный миг настоящего – весна.

Весна до победного конца.

Принести пригоршню солнечных лучей. Полгода назад мне такие слова показались бы бредом или злой насмешкой. А сейчас, когда я научилась расчесывать пряди тумана и ткать из снега, – сейчас я лишь думаю о том, как именно нужно собрать лучи.

День сегодня солнечный… попробуем?

Протянуть к солнцу ладонь – и лучики лежат в ней, словно золотые травинки. А если обломить? – получилось!

Когда она подошла к ковру Сархада, изображенное лицо мастера было совсем другим. От него никому бы не захотелось бежать со всех ног.

«Интересно, я одна вижу этот ковер изменившимся, или каждый, кто проходит мимо?»

– Сархад, это я, Эссилт. Можно? – и тотчас огонь ожил, уже не жгущий и пугающий, а… словно пес радостно прыгает, видя друга хозяина. Ковер исчез, Эссилт без страха перешагнула пламя, теперь твердо зная, что огонь не грозит ни ей, ни тонким корочкам льда, которые она несет.

– Здравствуй, моя маленькая королева, – улыбнулся ей мастер. – Лед и лучи?

– Да, как ты сказал.

Солнечные лучики, рассыпанные по столу, тонко и протяжно зазвенели. Но мастера они сейчас не интересовали. Он осторожно поднял пластинку ажурного весеннего льда.

– Вот красота, с которой мне никогда не сравниться. Этот рисунок прост, но в его простоте – совершенство.

– Странно слышать такие слова от самого искусного мастера Аннуина, – покачала головой Эссилт.

– Только неопытный юнец считает себя величайшим, – отвечал Сархад.