Себастьян Кастелл - Механическая птица [litres]

– Дароменская империя… Теократия Берабеска. А теперь даже мирная купеческая страна. Когда Гитабрия успела стать нашим врагом, отец?

– Они не джен-теп, Келлен, – ответил он, как будто это все объясняло. Увидев мое замешательство, отец добавил: – Все, кто не джен-теп, – враги нашего народа.

Меня раздражал его цинизм. И его абсолютная уверенность в том, что мир разделен не на страны и народы, а просто на семью и всех остальных. Но было кое-что еще. Пока мы говорили с ним, мои невеликие таланты проницательности и восприимчивости снова заработали.

– Ты солгал, отец.

Карта снова замерла, и мне опять почудилось, что заклинание прервалось. Но на сей раз я не обманулся.

– Ты сказал, что Шелла возглавила миссию в Гитабрии, потому что вызвалась сама.

– Так и есть, – ответил он.

– Возможно, но великий и могущественный Ке-хеопс никогда бы не позволил сентиментальности повлиять на его планы. Ты хотел, чтобы она приехала сюда и выполнила твою просьбу – защитила меня.

– И зачем бы мне это могло понадобиться? – спросил он, хотя, казалось, не слишком интересовался ответом.

– Потому что ты знал: того, кто сюда проникнет, скорее всего схватят. Его будут допрашивать и в конечном итоге вызнают все, что джен-теп хотят сохранить в секрете. Итак, ты послал Шеллу. Потому что знал: она – единственная из джен-теп, из-за кого я готов рискнуть жизнью.

Линии на карте снова изменились. Отец опять улыбался. Но на сей раз не насмешливо, а вроде бы даже с гордостью.

– Возможно, ты все-таки не дурак.

– Ты уверен, что хочешь сделать это в одиночку? – спросила Фериус.

Я смотрел в просвет между деревьями на относительно небольшое, относительно безобидно выглядящее здание из серого камня и старался не дрожать. От идеи не потеть я уже отказался.

– Все будет хорошо, – произнес я неубедительно.

Хотя я провел в Нотия-Верасе пару дней, я понятия не имел, как ее найти. Когда Джануча вытащила меня отсюда, одним из условий освобождения было – что я поеду с завязанными глазами. К счастью, Фериус использовала свой арта туко и тайно следовала за изобретательницей в тот день, когда она приходила ко мне. На случай, если дела пойдут неважно и придется отбивать меня силой. Просто удивительно, как тщательно и дотошно Фериус строит каждый из своих планов.

А я? Я был бы счастлив, если бы имел хоть смутное представление, что делать дальше.

Рейчис спрыгнул с ветки дерева.

– Келлен не будет один, идьот. Он будет со мной.

С тех пор как мы встретились с отцом Фериус, он повадился называть людей «идьот». Мне хватило ума не сказать белкокоту, что он разговаривает как пастух с приграничных болот.

Фериус не стала дожидаться перевода.

– Я знаю, что ты пойдешь с ним, глупый белкокот. За тебя я тоже беспокоюсь.

– Все будет в порядке, – сказал я. – Рейчис – лучший разведчик из всех нас. И какие бы ловушки там ни понаставили, едва ли они рассчитаны на мелких животных. – Рейчис рыкнул на меня. – Вот почему эти гитабрийцы почувствуют себя идиотами, когда поймут, кто планировал операцию.

Это, казалось, смягчило белкокота.

– В любом случае, – продолжал я, – чем больше нас, тем больше шансов быть обнаруженными. Лучше, если пойдут только двое.

– Но почему ты? – с сомнением высказалась Нифения. – Разве леди Фериус не справилась бы лучше?

– Я по-прежнему не леди, – не преминула заметить Фериус.

– Ну, началось! – буркнул Рейчис. – Увольте меня от очередного урока по этикету голокожих.

Он взобрался на дерево, поднимаясь все выше и выше, пока не достиг вершины и не поднялся в воздух.

– Увидимся внутри, неудачник!

– Ты спросила, зачем мне идти? – сказал я Нифении. – Потому что я единственный, кто может понять чертова белкокота.

С этими словами я побежал, петляя как заяц, к заднему входу в здание тюрьмы.

Гитабрийцы строят тюрьмы довольно оригинальным способом. На самом деле они довольно оригинально строят все. Думаю, это потому, что они много путешествуют – находят интересности в других культурах и сочетают со своими изобретениями, чтобы придумать гениальные решения. Например, на пути в Нотия-Верас я не встретил никаких охранников. Ничего удивительного, учитывая, как Завера пеклась о секретности. К тому же здесь хватало замков и ловушек, и никто без специальной монеты не мог попасть внутрь.

К счастью, у меня имелась такая монета.

«Нет, – поправил я себя. – Она у тебя есть благодаря тем двум аргоси – Энне и Даррелу».

Если в каждом плане Фериус было больше слоев, чем у луковицы, сколько же их должно быть у ее родителей?… И было б неплохо, если бы они потрудились рассказать хоть часть из них мне.

Я держал в руке пять монет кастрадази, пробираясь по коридорам Нотия-Вераса. Я уже понял, как использовать сотокастру, чтобы открыть несколько разных замков. Ключ – если можно его так назвать – был сделан из какого-то особого металла, обладавшего свойством воздействовать как магнит на внутреннюю часть запирающего механизма. Далее следовало поворачивать его, пока ты не почувствуешь, как с противоположной стороны поворачиваются тумблеры, один за другим. Так что проникать внутрь было даже, пожалуй, приятно.

А в дальнейшем? Ну, не настолько приятно.

Гитабрийские ловушки и системы сигнализации сложны до чрезвычайности. Я вошел в очередной коридор и обнаружил, что все стены там сделаны из бронзы. Должно быть, я наступил на какой-то механизм, потому что миг спустя стены зазвенели, как колокола, и этот звон, донельзя усиленный бронзовым коридором, стал таким нестерпимым, что уши чуть не лопнули.

В довершение всего я упал на пол. Всякий раз, пытаясь встать, я просто валился снова. Здесь была какая-то вибрация, полностью уничтожившая мое чувство равновесия. Хуже того: хотя звук, казалось, ограничен этим коридором, я допускал, что его можно услышать где-то еще. Например, на посту охраны.

Я уже начал впадать в панику, когда заметил, что одна из монет в моей руке вибрирует точно так же, как и стены. Со стоном я засунул ее себе в рот и крепко сжал ее зубами. В тот же миг жуткий звон в ушах утих. Каким-то образом металл монеты создал своеобразную зону сопротивления в моем черепе, и какофония прекратилась.

Пройдя по бронзовому коридору, я вышел к первым камерам. Они были пусты, кроме одной. В ней сидел худой человек, и первые же его слова убедили меня, что посадили его за дело и, если я его выпущу, это может стоить мне жизни. И вся Гитабрия меня возненавидит – если его бахвальство было правдой.

Я продвигался все дальше и дальше в глубь тюрьмы. Некоторое время спустя обнаружил несколько шестифутовых колес, приводимых в движение течением маленькой речки, бегущей по узкому каналу в полу. Зал, в который вел коридор, казался совершенно пустым, но его блестящий металлический пол заставил меня заподозрить неладное. И чем ближе я подходил к залу, тем сильнее чувствовал, как волосы на голове встают торчком.