Чарли Хольмберг - Дым и Дух [litres]

– О нет. Я живу во-он там. – Рон наугад махнул левой рукой. – Я подумал, тут кто-то таится, а оказалось, Фенштайны завели себе собаку и поставили будку. И я их понимаю: после того, что случилось с Эрнстом, осторожность не повредит.

Из-за спины полицейского показался его напарник с зажатым в руке фонарем.

– Потому-то мы и приказали всем сидеть дома, когда стемнеет.

«Ч-черт!»

– Но я же вам объяснил, я подумал, тут кто-то…

Первый патрульный ткнул локтем соратника и легонько кивнул на Рона. Рону это совсем не понравилось. Он отшатнулся, и злобная шавка чуть не тяпнула его за ляжку.

– Как ваше имя, сэр? – спросил второй страж порядка.

«Не дергайся. Ты ничего плохого не совершил. Пока» .

– Питер Эйв. Простите, что доставил вам столько хлопот. Я уже иду домой.

Он посторонился, чтобы не попасться на ужин собаке.

Первый полицейский вскинул руку.

– Прошу вас, пройдемте с нами. Мы вас надолго не задержим.

– Это еще зачем? – попятился Рон.

Оба патрульных зачарованно уставились на него, будто сроду не видели человеческих существ. Второй полицейский поднял фонарь. Пробормотал что-то на ухо первому. «Это он», – послышалось Рону.

Кусочки головоломки сложились.

Они его знали. Знали, как он выглядит.

«Как там Сэндис сказала? „Они не остановятся ни перед чем, чтобы тебя уничтожить“?»

У них есть его портрет. Наверняка. Ничто так не воздействует на систему правосудия колинов, как деньги. А денег у Кайзена – пруд пруди.

Рон рванул с места и побежал.

– Стой! – заорал первый полицейский, но Рон уже промчался по улице и юркнул в первый попавшийся двор, не обнесенный высоким забором.

Надо держаться позади домов, кустов, деревьев – чего угодно. Главное, чтобы между ним и преследователями пролегло какое-то расстояние. Главное, успеть прежде, чем они созовут всех своих друзей-товарищей.

Ночной сумрак прорезала трель полицейских свистков. Рон перемахнул через забор и грузно приземлился по другую сторону. В полной темноте.

– Надень-ка.

Рон протянул Сэндис тканевую ленту, сделанную из его серой рубахи, в которой он только недавно ползал по канализации, – той самой, что прела в брезентовом мешке, пока он, раненный, валялся на полу. Уйдя от «алых» и вернувшись в дом Куртца, он тер ее до тех пор, пока она не затрещала по швам, а затем выдрал из нее два широких лоскута. Куртц милостиво согласился изукрасить их посредине лилиями с четырьмя лепестками. Старый учитель ни словом не обмолвился о ночной прогулке Рона, но, похоже, он о ней знал. Этот человек знал все на свете.

– Что это? – Сэндис повертела в руках лоскут.

Рон протер слипавшиеся от недосыпа глаза.

– Это лента паломника. Ее завязывают на левой руке. Ты же всю жизнь провела в Дрезберге, неужели ты ни разу не носила ее или не видела, как остальные…

Он оборвал себя на полуслове. « Черт, да она же была бедна как церковная мышь. Находилась в рабстве. Ты недотепа, Рон».

Сэндис молчала и доверчиво хлопала глазами. Чтобы скрыть смущение, он бросился к ней, схватил ленту, обвязал ее руку и начал затягивать узел.

«Как же эта девчонка пахнет! Лавандой и сахаром. Она всегда так пахла или только сейчас?» Пальцы его задрожали, узел не завязывался. Сэндис протянула правую руку и зажала перекрещение лоскута, чтобы ему было удобней.

– Раз-два – и готово, – усмехнулся он, отступая и мотая головой, стряхивая навалившуюся дремоту.

Сладковатый аромат лаванды и сахара щекотал ему ноздри. Помогая себе зубами, он завязывал узлом ленту на своей руке, когда в комнату, балансируя тарелками, вошел Арни Куртц.

– Сколько отсюда ходу, километров десять, а, пилигримы? Столь долгий путь требует истинной веры.

По лицу старого учителя скользнула мимолетная улыбка. А может, она только померещилась Рону. Куртц подошел к столу, водрузил на него две плошки и вывалил в них остатки вчерашней овсянки. Жестом пригласил их садиться. На сей раз Рон повиновался молча.

– Выходите через парадную дверь, – наказал Куртц, протягивая им ложки. – Но не раньше, чем пробьют башенные часы и начнется пересменка. Не хватало еще, чтобы всякие окопавшиеся поблизости оккультники заметили, как вы покидаете мой дом. Без обид, юная леди, – обернулся он к Сэндис, – но я не хотел бы иметь ничего общего с подобными людьми.

Сэндис кивнула, но Рон заметил, как потухли ее глаза, только что полыхавшие весельем. Сначала квартира Рона, теперь дом Куртца. Не успев нигде толком обосноваться, они тут же лишались убежища и крова. Следующей в списке потерь станет Лилейная башня… Рон в этом не сомневался. Сколько бы целезианские проповедники ни долдонили про терпимость и милосердие, они оставались самыми бессердечными людьми на всем белом свете. Уж Рону этого не знать…

С другой стороны, а что ему еще остается, после прошлой-то ночи? Как широко по городу разошелся его портрет? А может, никакого портрета и в помине нет? Может, Рон просто ослышался?

Сэндис ковырялась в миске с овсянкой и беспрестанно поглядывала на закрытое ставнями окошко рядом с дверью, ведущей в квартиру.

– А они точно нас не увидят?

– Не точно, – отрубил Рон. – Но только-только рассвело, и на улицах полным-полно народу…

– Вряд ли их это остановит, – задумчиво произнесла Сэндис.

– Будь я на вашем месте, – вступил в разговор Куртц, – я бы оставил их с носом: срезал бы путь по земле Мрачного Стропаля и попетлял возле здания окружного суда. Ни туда, ни туда оккультники точно не сунутся.

Сэндис лишь горько покачала головой.

– У Мрачного Стропаля всего восемь пальцев, потому что два из них оттяпал Кайзен.

– Чего? – подавился Рон, выкатив на нее глаза.

Арни Куртц же взирал на нее в немом изумлении.

Сэндис, словно птичка, клюнула немного овсянки и пояснила:

– Я не знаю, что между ними произошло. Там был Хит… – Она посмотрела на окно, растерянно поморгала. – А разве окружной суд не на западной стороне?

– Дневные паломники встречаются в соборе в полдень и далее все вместе движутся к башне. – Рон заглотил ложку изумительно вкусной овсянки.

– И всю дорогу идут пешком?

– Да, это обязательное условие. Таким образом они показывают свое смирение, – сардонически ухмыльнулся Рон. – Клянусь, они не пропустят тебя внутрь, пока не проверят подол твоего платья. И если им покажется, что он слишком чистый, на тебя наложат епитимью и в наказание заставят обойти по кругу весь город.

– Бабкины сказки. – Куртц неуверенно поскреб подбородок. – Сказки ведь, верно?

Рон поднял на него пустые холодные глаза.

– Ладно, – повел плечом старый учитель. – Пошевеливайтесь. А ты, – он повернулся к Рону и протянул ему бритву, – побрейся, если успеешь.