Ад Вороновский - Половина солнца

Генри, школьник с крашеными, но уже несколько выцветшими красными кучерявыми волосами, помогает Хэллебору получить порцию воздуха.

Начали они, чёрт возьми, делать карманные ингаляторы, в которые можно как вливать нужное астматику лекарство, так и опустошать прибор с целью помочь пациенту получить нужную порцию воздуха. Например, если оказался в горящем здании.

Грёбаные учёные.

Я перестаю дёргаться, слушая, как размеренно стучит сердце Аарона, который абсолютно спокойно стоит и смотрит на меня, не ослабляя хватки. Всё вообще было как-то спокойно и медленно. Слишком. Только не для Коула.

Аарон молчит. Или… нет.

Только теперь, когда кровь перестает стучать в ушах, я слышу его тихий шёпот:

– Не надо. Не надо.

Я вспоминаю, из-за чего так сильно взбесился.

«Не надо».

Им не совсем понятно, что произошло.

Не прошу отпустить меня. Знаю, что не отпустит, пока этого не разрешит сам Коул.

Смотрю на соседа. А он – на меня, хоть и обращается к Генри, рассыпаясь в благодарностях за помощь.

Смотрю. Сверлю. Душу. Взглядом. Насколько это было возможным.

Он трёт горло. Ему больно. В звериных глазах море страха. Его загнали в угол. Волка поймали. Волка потрепали за уши.

Генри заботливо придерживает его за плечи и что-то без умолку тараторит, говорит и говорит, испуганно и в панике. Теперь Аарон произносит «не надо» громче и не мне.

– Не надо, Генри. Успокойся сам. Вечно ты психуешь в таких ситуациях. Пора бы уже привыкнуть. – Финн забавно шмыгает носом и отвечает:

– Но, А-арон! – он раздражающе растягивал первые буквы имени своего брата. – Он же… чуть его не убил! – уже обращается ко мне. – Ты просто чудовище. Хуже Вейдера! Хуже Джоффри! Позор какой, надо рассказать учителям…

– Нет, – прерывает его Аарон. Он держит меня слабее, но я всё ещё не пытаюсь вырваться. Мейерхольд намного выше, я рядом с ним, как кошка возле тибетского мастифа.

И раздумываю над словами Генри. Такие древние картины вспомнил…

Аарон продолжает:

– Не лезь в чужие дела.

– Но он же его чуть не…

– Я тоже убивал тебя, – Аарону, видимо, скрывать нечего. – Было приятно.

– Ну спасибо! – Генри шумно выдыхает, и у него смешно краснеют уши. – Просто ужас… Да, ладно, это ваше дело. Ваше дело.

У него дурацкие браслеты на руках и исцарапанная кожа. Я присматриваюсь и замечаю шрамы, выглядывающие из-под джемпера. У Аарона такие же. Я знал.

Коул молчит. Наконец он смотрит на Мейерхольда. Всё ещё трёт шею.

– Отпусти его.

Аарон не переспрашивает. Он освобождает меня из захвата, и я опускаю руки, демонстративно растирая запястья, пускай и не нуждаюсь в этом. Хэллебор смотрит на меня. Я пытаюсь улыбнуться в ответ. Хотя бы гадко. Не чтобы утешить. Чтобы напомнить. Чтобы молчал.

Но вместо этого я делаю другое.

Подхожу. Он отступает назад с каждым моим шагом вперёд. Хлопаю соседа по плечу и опускаю голову.

– Извини, Коэлло, – он чуть дрожит. – Не знаю, что на меня нашло.

Я поднимаю глаза. Так, чтобы моё лицо видел только он.

И улыбаюсь.

Не гаденько. Обычно. Обычная улыбка. Вымученная, может быть. Но улыбка.

Улыбаюсь ему.

Он смотрит мне в глаза.

Всё понял.

– Ничего, – подумав, добавляет: – С тебя бутылка сока из аппарата в столовой.

Я киваю.

Генри облегчённо вздыхает.

Аарон наблюдает.

Я отпускаю его плечо. Возвращаюсь к своему столу. Достаю пачку сигарет из ящика. И отдаю их Мейерхольду.

Бесплатно.

Он молча наблюдает за мной. Не спрашивает, нужны ли мне деньги.

Умён. Я это вижу. Он тоже видит меня.

Потому берёт. Тянет Генри за рукав, и тот что-то ещё лопочет вслед, упоминая снова каких-то древних персонажей из древних историй, и после его ор стихает вдали.

Я закрываю за ними дверь.

Раздумываю.

Захожу в тень. Смотрю в сторону, на Коула. Он стоит у себя. Потирает шею. Смотрит мне под ноги. После хмурится. Бросает в лицо:

– Ты полный псих.

Я соглашаюсь. Молча.

Псих. Да.

– А ты слабак.

Достаю до темноты рукой. Прячусь в неё. Таю в её ледяной пустоте. Прохожу внутрь.

Комната исчезает. Коул исчезает. Лицей исчезает.

Всё отправляется в пекло.

Создаю в голове образ. Точнее, воссоздаю.

Руки чешутся. Но я думаю только об образе места.

Скольжу по теням, не открывая глаз. Прочь отсюда, прочь, прочь, прочь, в тенях и вдаль, прочь, подальше отсюда, туда, где началось разрушение, туда, где потерялись ориентиры.

И вот я стою под деревом.

Небольшой двор. Далеко уже не остров и не лицей. Испуганная собака лает на меня, взявшегося из ниоткуда в темноте. Я улыбаюсь ей. И слышу, как гремит гром.

Вовремя.

Дурацкая необъяснимая погода.

Лежит иней. Гремит гром. Всё странно. Дождь ещё не начинается.

Я подхожу к дому. Смотрю вверх, на балкон одной из квартир. Размышляю.

Вспоминаю.

Задыхаюсь.

Я.

Собака лает на этот раз уже на гром. Я молча понимаю её страхи, молча же принимаю эту безрассудную смелость. Лаять на небо… На природу.

Да. Коул был похож на пса. На волка.

Так бросается на то, что может его убить.

Безрассудно. Глупо.

Я смотрю сквозь балкон. В комнате горит свет.

Он выходит, потому что чувствует. Смотрит.

Я стою внизу. Улыбаюсь.

Он боится.

Как Коул.

Боится.

И тоже задыхается.

Все мы задыхаемся. Всё задыхается.

Особенно тут. В городе. Он душит. Тут меньше воздуха, чем там, на острове. Тут его надо покупать. Респираторы, вернее.

Иначе точно задохнёшься.

На самом деле это лишь вредит здоровью. Примерно как никотин.

Человек из далекого-далекого прошлого смотрит на меня, а я на него. И я размышляю над тем, что он иногда хотел меня убить.

Я его – никогда.

Злился? Да. Ненавидел? Может быть.

А убить хотел лишь он меня. Не наоборот.

Я предлагаю.

– Убьёшь меня?

Он открывает окно, хватается трясущимися руками за раму. Улыбаюсь. Как тогда Коулу. Но более искренне. Может быть, я бы заплакал.

Может быть.

Он молчит. Молчит, а глаза у него человеческие, не волчьи, не ледяные – тёплые, зелёные, тоже молчат. Ничего в них не отражается для меня, и одновременно отражается всё, что было.

Почему я пришёл сюда? Не знаю. Сознание само принесло.

Ответа я не получил. Разворачиваюсь. Медленно бреду прочь. Гром отвечает мне вместо моего слушателя.

Но за ним повторяет и «солнечный»:

– Ты сам сделал это, – голос у него тоже дрожит. Он тоже мог бы заплакать. Мог бы. – И я тебе в этом помог.

Я думаю.

Верно. Да. Он прав.

Он помог мне в этом.

Оборачиваюсь. Разглядываю знакомое лицо.

Смертный.

Тот, кто может умереть. Кого легко убить. Кто умрёт навсегда.

Умрёт.

Смертный человек. Таких нет в лицее. У простых людей иные лица. Смотрят они по-другому. Боятся чуть больше либо не боятся совсем. И ещё выглядят болезненно и с тем же – куда более живыми.