Ад Вороновский - Половина солнца

Червяк.

Или как там их называют. Этот паразит. Извиваясь, ускользнул внутрь раковины. Чёрт. Не успел прибить его.

Надеюсь, он сдохнет рано или поздно без доступа к пище. Впрочем, если он такой же, как и я…

А что, если он как раз таки такой же, как и я? Я ведь не пробовал испытать их бессмертие или смертность. Нет, полный бред. Какая разница, если мне уже не спастись?

It only hurts just once.

Больно только в самом начале.

Звук в наушниках стал громче. Отлично, сломался не только я, но и мой телефон.

Я смотрю на окровавленные зубы в раковине. Провожу языком внутри по ряду оставшихся зубов.

Остались клыки, как ни странно, а вот самых дальних, задних зубов – нет. О, они выпали с самым большим усилием и с самой жгучей болью… Нет, в детстве, при потере молочных, так больно никогда не было.

Сейчас же я жмурился и терял контроль от боли, только дотрагиваясь языком до пустых мест в дёснах.

Помимо клыков, уцелели передние зубы, как снизу, так и сверху. Я почувствовал, что мне снова больно…

И снова сплюнул.

Отлично. Минус ещё два.

Я услышал движение. Смотрю в сторону. Напротив двери стоит Коул. Ужас на лице. Непроницаемые волчьи глаза. Но паника читалась не в них – именно в выражении. Ну и морда.

Я сгрёб окровавленной ладонью все зубы. Кажется, теперь уж точно во рту остались только клыки.

Музыка заставляла меня не потерять сознание, потому что внезапно я ощутил непередаваемую слабость.

They’re only broken bones.

Это просто сломанные кости.

Коул увидел это и приоткрыл пошире дверь, давая мне выйти в коридор. Я побрел обратно в класс. Путь обратно был намного короче.

Все уставились на меня.

Учитель выронил из рук склянку с каким-то веществом. Он тоже смотрел на меня. Песня кончилась, но я помнил слова из неё наизусть.

Hide the hate inside.

Спрячь ненависть внутри.

Я улыбнулся им. Без зубов, естественно.

И развернулся.

Коэлло уже ждал меня, желая отвести в медпункт.

Как оказалось, пока лечили тело Олеана, забыли про зубы. Я заметил, что волосы у него тоже начали выпадать – а ещё заметил, что некоторые светлые пряди стали чёрными. Правда, вот насчёт связи цвета волос и болезни не уверен, может быть, это…

– Ты можешь уже идти.

Он говорил немного невнятно, так как ему ещё не вставили все зубы. Искусственные, разумеется. Несколько лет назад он ждал бы протезов около недели минимум, причём на каждый зуб по отдельности, но с солнцем пришла и научно-техническая революция, так что Олеану повезло. Потому что его последователи там уже с ума сходят. Вчера, например, кто-то пытался поджечь столовую – неудачно, к счастью, а потому его не отправили вслед за Джонатаном, просто посадили под арест на неделю. Но вот Август вполне неплохо заменял ла Бэйла, успокаивая людей, или скорее угрожая им.

«Не придумывай оправдания собственным слабостям, – говорил он парню, который пытался поджечь обеденный зал. – Ты отправляешься под арест не потому, что Олеан тебя попросил, а потому, что ты придурок. Скажи спасибо, что не в ящик Пандоры. Молись, чтобы ты никогда не попал туда. Хотя кто тебя услышит?»

Я вздрогнул, когда почувствовал на себе прожигающий и одновременно спокойный взгляд соседа. Нет. Не спокойный.

Пустой.

– Уйду уже скоро, не переживай. Я просто хочу проследить за тем, что тебе тут дают – не расценивай это так, будто бы мне приятно находиться с тобой в одной комнате.

Он издал звук, похожий на смешок, но не улыбнулся.

– Ладно.

И я правда изучал, что там врачи ему приносят. Вернее, медсестра. Для зубов ничего не давали, да и стоматологические операции проводили в другом кабинете, а лекарства не особо сменились с тех пор, как Олеану ставили капельницу, только теперь удвоили дозу. Сосед ещё больше стал похож на зомби.

– Когда тебе поставят последний зуб? У тебя ничего не болит? Нормально установили его там?

Он ответил кивком головы, не желая напрягаться сейчас для разговора. Впрочем, что я заметил в Олеане, так это то, что даже когда ему было невыносимо больно, он говорил больше, чем нормальные люди. Будто бы иногда ему было легче так не чувствовать горечь. Не уверен.

Наконец я встал и покинул палату, пожелав ему спокойной ночи.

Ни в чём для меня сейчас не было смысла, если я не смогу спасти этого человека .

Не знаю, что они там устроили, пока я отлеживался в лазарете, но меня не выпускали. Прям-таки держали под замком, наблюдали. Да у меня и сил не было идти никуда – я либо не мог проснуться, либо не мог уснуть.

И порою, к великому несчастью, меня настигали воспоминания.

Солнечная улыбка и совершенно идеальные зубы, даже слегка пугающе неотразимые. Впрочем, они были не только белыми и ровными, но и достаточно крупными. Это делало улыбку Луки ещё более похожей на «голливудскую», или как это называли.

Нет, об этом нельзя думать. Это только делает меня слабее.

Я достал альбом, который принёс мне Эндрю. Он уже нарисовал внутри для меня один рисунок с цитатой:

«Всадник, кинь холодный взгляд на жизнь и на смерть – и скачи дальше».

Генрих Бёлль «Ирландский дневник».

Ирландский. Откуда родом Куины. Так мило с его стороны.

Да уж, вряд ли придётся защищать Эндрю с его-то способностями иллюзиониста и обращения видений в реальность, но с таким мягким характером, даже не то что мягким, а просто любящим людей, разве может он быть сильным в борьбе? Ведь любое сопротивление – это некий вид насилия. Разве может он, такой чуткий и спокойный, стать бойцом? Ну разумеется, нет. Он сражается с самим собой, со злом в людях – но своими, тихими способами.

Эндрю мог не быть бойцом, но он всё равно будет чертовски полезен.

Он будет полезен. Если я доживу. Если я просто доживу до того, как начну себя реализовывать.

Странно думать о таком бессмертному. Но в моём случае… всё очевидно.

Мне надо перестать думать. Я нарисую что-нибудь. Что-нибудь… Странно, получается Эндрю. Он в инвалидном кресле, как у Эстер. Лучше ему это не показывать. Он расстроится.

Я пишу какие-то слова. Пишу. Как обычно – просто захватываю одну мысль в своей голове и вывожу её на бумаге.

В палату стучатся. Я прикрываю альбом. Входит врач.

Светлые волосы, я бы сказал, почти золотистые. Огромное родимое пятно на левой стороне лица, глаза спрятаны под очками. Там, где пятно задевает волосы, они становятся совсем белыми, почти как у меня, но мои не настолько седые. Лет ему было около сорока, однако старым он не выглядел. Мудрость пережитых дней отражалась только в глазах и движениях – аккуратных, спокойных, даже умиротворяющих.

И всё же потрясное родимое пятно. Надо будет нарисовать лечащего врача.

Выбрит он правда сейчас был не идеально, но это было почти незаметно на бледноватом лице: только со стороны родимого пятна, где даже щетина росла седой. На мой взгляд, более или менее не раздражающим меня взрослым человеком в лицее был именно он. Пускай этот взрослый и бессмысленно накачивал меня тонной лекарств, чтобы мне не было настолько плохо… однако лучше не становилось – я просто будто был по ту сторону вселенной, в трансе.