Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

— Вы не предложили ничего французам.

— Отдайте им Кипр.

— Но… он же оккупирован англичанами!

— Это должна быть вашей заботой? Англичане получают Синай, который обеспечивает безопасность Суэцкого канала. Французы – Кипр. Почему нет? Тем более, что законодательно Кипр за англичанами не закреплен. Они его просто оккупировали.

— Может быть отдать им Иерусалимское королевство?

— Я подумаю об этом, позже. По большому счету мне оно не нужно. Оно – гарантированный геморрой. Но сейчас так надо. Потому что мое формальное владение им должно стать для англичан тормозом в их экспансии. Кидать вызов мне они не станут. Во всяком случае не сейчас. Я ведь могу отправиться к Суэцкому каналу и наступить на горло их гордой песне. Причем быстро и решительно. Вряд ли они решатся это проверять.

— Они введут в действие флот!

— Это помешает мне лопатами засыпать канал в двадцати милях южнее побережья? Что скажете?

— Вы безумец! И я не хочу с вами иметь дел!

— Так вы жаждете смерти?

— Вы все равно убьете меня после того, как я перестану быть нужен!

— Мне это не нужно. В сложившихся условиях мне нужна Османская империя. Живой и здоровой. Это – оптимальная стратегия.

— Хорошая шутка. Но мне не смешно.

— Если от вас отрезать несколько кусков земли страшного ничего не произойдет. У вас хватает ресурсов, на которых вы обогатитесь и вернете себе блеск. Например, нефть. В пределах Османской империи ее много, ее легко добывать, и она хорошего качества. Главное – держать за собой Ближний Восток и Аравию. Нефть – это ваша жизнь. Ваши деньги. Ваше благополучие. Вы хорошо поняли меня? Эти земли нужно удержать любой ценой. Даже если там будут возражать какие-нибудь дикие племена – уничтожьте их, я разрешаю. Потому что англичане через них попытаются отжать себе эти земли… эту нефть… вашу нефть…

— Вы снова шутите?

— Я похож на шутника? — повел бровью Максим. — Поэтому я и предложил перенести столицу в Багдад. Поэтому я и предложил создать Иерусалимское королевство, чтобы отрезать вас от англичан хотя бы на время. А чтобы мои слова стали более вескими я предлагаю заключить династический брак. После казни этих дельцов пройдем в Святую Софию и объявим, что мой старший сын будет помолвлен с вашей дочерью. Они как раз одного возраста.

— Малыши…

— Да, могут не выжить. Но бог видит – это попытка. Как уж сложится – дело десятое.

— Моя дочь мусульманка.

— Вселенский Патриарх исправит это без лишних вопросов.

— Вы чудовище… — покачав головой произнес Абдул-Меджид.

— Только для моих врагов, — широко улыбнулся Максим, скорее даже не улыбнулся, а оскалился, демонстрируя ровные, крепкие и красивые зубы. — Думайте быстрее. Сейчас я предлагаю вам большие рыбы по рублю, а завтра уже будут только маленькие и по пять. Каждая минута промедления повышает ставки. В какой-то момент мне не останется ничего, кроме как поделить Османскую империю с англичанами и французами… время утекает как вода в ладонях…

1916 год, 8 октября, Константинополь

Максим сидел на ступеньке внутри Святой Софии и пил вино. Один. В тишине. Специально велел всех выгнать.

Последние дни потребовали от него предельного напряжения сил – психических и физических. Вынужденная стрельба по минаретам и отдельные эпизоды штурма мечетей спровоцировали совершенно излишний энтузиазм и неоправданные иллюзии у простого люда. Болгары и греки начали погромы мусульман и евреев. Мусульман потому что ошибочно восприняли поведение Меншикова за религиозный экстремизм, а не вынужденную меру. А евреев… Так в любой непонятной ситуации их всегда грабят. На всякий случай. Тем более, что у них нередко есть, что взять.

Понятное дело, что нашему герою это не понравилось. Да – город можно было бы отдать на разграбление. В теории. Но себе и своим воинам. А не вот этим непонятным людям, которые повылазили непонятно откуда и начали тащить в разные стороны все, что плохо прикручено, приварено и приколочено. Еще и убивая да творя разнообразное насилие попутно. Человеку ведь немного надо, чтобы уронить маску цивилизованности и, перейдя в первобытное состояние, начать вести себя не лучше бешеной макаки.

Приходилось наводить порядок. Безжалостно. Потому что толпа – животина первобытная. Покажи ей слабость да нерешительность – и все, растерзает. С ней можно работать только с позиции силы и абсолютного, прямо-таки BDSM режима господства. Так что если поначалу мусульмане формировали очаги сопротивления русским войскам, то буквально через несколько дней перешли к их активной поддержке. Ибо поняли – иначе им конец.

Более того – потянулись вереницы обиженных и угнетенных, которые искали справедливости. Грабежи, захват недвижимости, изнасилования… этой грязи было столько, что у Максима просто голова шла кругом. Казалось бы – жили рядом столетиями. Все было терпимо. И тут – нате на лопате. Достаточно было повода, чтобы все это равновесие взорвалось бурной реакцией дрожжей в сортире по летнему зною.

Максим устал за эти дни больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он уже людей видеть не хотел. Тошнило. Да, он насмотрелся на всякую дрянь во время своей службы «в жарких странах». Но там он занимал невысокую должность и наблюдал боль камерно, ограниченно, компактно. Более того – ничего подобного решать не мог и не должен был. Думали за него. А тут… ему уже хотелось просто сжечь к чертям город… убивая всех, кого он тут видит, не разбирая кто прав, кто виноват…

Легкий шорох. Едва различимый на слух.

Меншиков отхлебнул из горла хорошего красного сухого вина и лениво обернулся на звук. В полутьме стояла женская фигура, укутанная тканью.

Наш герой на несколько мгновений побледнел. Ему показалось, что его снова накрыли странные галлюцинации, как там – на поле боя. И что перед ним вновь показалась сама смерть или что-то иное, потустороннее. Но незнакомка, поняв, что ее заметили, шагнула вперед, выходя из полумрака. Черная ткань, расшитого золотом шелка. Дорогая, но обычная. Изящная кисть руки, нервно сжимающая тряпку. Отчетливый звук шарканья обуви о каменную плиту пола. Нет. В ней не было ничего потустороннего. Поэтому Меншиков отвернулся и вновь отхлебнул вина. Поставил бутылку на пол и подхватив из серебряной тарелки виноградину, закинул ее себе в рот. Женщина… это была всего лишь женщина…

Шорох возобновился. Очевидно она приближалась. Когда она подошла шагов на пятнадцать, Меншиков плавным движением извлек пистолет и навел на нее. Ее правая рука – она была скрыта в складках одежды и явно что-то удерживала. Что-то, чего показывать совсем не хотела. Это с городом управляться ему было сложно, а тут… все было просто… все было понятно и привычно.