Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

1916 год, 19 октября, Константинополь

Введение драконовских мер позволило навести порядок в Константинополе в кратчайшие сроки. Крови пришлось пустить, правда, изрядно. Но для Константинополя это было обычное дело. За века своего существования он и не такое видел.

Поначалу-то народ не поверил. Но после того, как люди Меншикова начали развешивать вдоль улиц гирлянды из «духовных лидеров», призывавших ко всякой пакости, да беззастенчиво расстреливать ежедневно по несколько тысяч мародеров, грабителей и прочих «деятелей искусства» все как-то поутихло. Страшно людям стало шалить. И вуаля – недели не прошло, как на улицах древнего города вновь установился относительный порядок. А пока он наводился – подтягивались делегаты, призванные Максимом… Да-да. Делегаты.

После того странного случая в Святой Софии нашего героя словно перемкнуло. Он и раньше не отличался особенной закомплексованностью, регулярно «протекая крышей». По мелочи. Максимум какая-нибудь неудачная, но далеко идущая шутка в духе «воскрешения». А тут… тут «крышу» у него просто сорвало.

Он взял и без всякого стеснения отослал всем заинтересованным лицам информацию о том, что ОН подписывает от имени России мир с Центральными державами. Если кто хочет – пусть присоединяется. Если нет – потом сами будут договариваться в частном порядке. Не успеют? Идут к лешему. Не захотят? Козе в трещину. В общем – эти вопросы Меншикова уже волновать не будут… и Россию тоже.

Дерзко?

Да куда там!

Конечно, формально, Максим, как суверенный монарх новообразованных государств имел все права и полномочия заключать мир с кем угодно. Сюзерена-то у него более не было и вассального положения тоже. За свои земли мог, но никак не за Россию. Формально… Но тут был момент…

В той ситуации, что сложилась к осени 1916 года, в России не было легитимного правителя и вести переговоры было некому. Ведь император был убит, как и его ближайшие наследники. Собранный для преодоления династического кризиса Земский собор еще даже толком не собрался и ничего не решил. Временное правительство, как и прочее руководство страны имело легитимности не больше, чем бродячие собаки. В общем – красота.

Никого законного и легитимного не было и быть не могло. В принципе. Вообще. Поэтому любой желающий мог заявить свои права и, если ему никто не смог бы возразить или оспорить его заявление, то так оно бы так и было. По традиционной схеме социального договора. Так что Максим делал то, что хотел потому что мог.

Кто ему мог возразить? После взятия Константинополя – никто. Он окончательно превратился в икону для жителей России. Это, с одной стороны. А с другой… так и силы, что могла бы ему бросить вызов не было. Брусилов пытался удержать под контролем расползающийся Юго-Западный фронт. Ренненкампф с Эссеном были сторонниками Меншикова и не стали бы вступать с ним в клинч. Ну и так далее.

Был, правда, еще Керенский. Но он не обладал реальной властью даже в пределах Петрограда. Поэтому ему ничего не оставалось, как тем же днем отбить телеграмму в Константинополь, подтвердив все полномочия Меншикова. Ведь он и сам хотел уже заключить мир и демобилизовать столь пугающие его армии, отправив людей по домам.

Но был и еще один нюанс…

— Рад видеть вас, Андрей Августович, — поприветствовал Меншиков вошедшего в зал адмирала Эбенгарда.

— Взаимно, Максим Иванович. Взаимно, — произнес командующий Черноморским флотом, и они публично, крепко пожали друг другу руку…

Тогда, в Штормграде, Меншиков просил Ренненкампфа именно о том, чтобы Эссен склонил Эбенгарда на правильную сторону в нужный момент. И тот не подвел. Объединив все силы флота Российской империи в одном лагере.

Этот «двужильный старик», как его называли сослуживцы, с начала войны держался нейтральной позиции во внутренней политической борьбе. Тем более, что в 1914 году верховный главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич Младший – удерживал некое единство внутри армии. Но после его снятия в 1915 году и начала поляризации армии, Андрей Августович был вынужден принять сторону командования Юго-Западной армии.

Ничего удивительного в выборе Эбенгарда не было. Он просто встал на сторону победителей, стремясь оградить своих морячков от совершенно излишних проблем. Все-таки, «вес бортового залпа» у сторонников императора был несопоставимо меньше, чем у их противников. В его представлении все было просто и понятно. Да, конечно, присяги он не нарушал и против монарха не выступал. Но и не мешал против того действовать. Слишком уж уверенно Николай II шел ко дну, пытаясь захватить с собой на дно как можно больше людей. И Андрей Августович не видел смысла в этом «открытии кингстонов».

А потом все поменялось.

Кресло под Керенским затрещало, а Брусилов запутался в своих собственных революционных играх. Весь тот пестрый балаган, что поначалу казался единым и несокрушимым не выдержал испытания временем и стал рассыпаться, отчаянно собачась промеж себя. И националисты всех сортов, а еще всякого рода социалисты, анархисты и прочие городские сумасшедшие. Они сцепились промеж себя в совершенно бескомпромиссных спорах. Пока спорах. Ведь каждый из них мнил только свою позицию безусловно верно, почитая всех этих «чудиков», «изменников революции» и просто нехороших людей лишь временными попутчиками. На коротком рывке – да – эту беду можно компенсировать обещаниями каждому из них близости «светлого будущего». Но в горизонте даже в квартал – уже нет. Все пошло в разнос. И Керенский со своими сторонниками тупо потеряли контроль над ситуацией.

Тем более, что им всем оппонировала смычка Северного фронта и Балтийского флота, на которых удержалась очень крепкая имперская позиция. Так уж сложилось. Благодаря Меншикову, который приложил к этому огромные усилия… и деньги. Многое из награбленного в походах он вкладывал в обеспечение единства союзных ему «вооруженных людей».

После чудодейственного воскрешения Меншикова Эбенгард осознал ошибочность своей оценки и стал осторожно прощупывать пути для маневра. Но нужен был повод и удобный случай. И он подвернулся. Ведь на мирной конференции в Константинополе должен был присутствовать кайзер Германской империи, что гостил в Штормграде. Вот его-то Андрей Августович и доставил из Севастополя, куда тот доехал в опечатанном вагоне. А вместе с Вильгельмом и супругу нашего героя – Татьяна Николаевна с обоими сыновьями. Что стало совершенным удивлением для Максима.

— Ты… — тихо произнес он, не сдержав своего удивления.

— Я, — так же тихо ответила Татьяна. Одного сына она держала на руке, прижав к себе, а второго, что стоял у ноги, ухватив за маленькую ладошку. — Помешала?