Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

— Твою мать… — тихо произнес Татьяна, громко и нервно выдохнув, когда уже сели в автомобиль. — Ты с ума сошел! Ты безумец! Чудовище! Ты видел, КАК ты их напугал?! Да я сама чуть не обмочилась! Ты свое лицо видел, когда эту чертовщину древнюю проговаривал? Они же знают! Ты понимаешь? Они все знают, кто ты! Зачем? Боже! О… это безумие…

— Чудовище говоришь? ХА! Прошу заметить – я ТВОЕ чудовище, — растянув дурашливую улыбку, заметил Максим и с пробуксовкой бросил автомобиль вперед. Чем вызвал вскрик и визг своей дамы.

1916 год, 23 октября, Константинополь

Максим сидел, откинувшись на спинку кресла, и перебирал струны гитары, мурлыкая себе под нос «Отряд не заметил потери бойца» Егора Летова. Едва-едва слышно. Так, скорее себе и почти что про себя. А вокруг вялым, засыпающим реактором гудело застолье. Люди пили. Праздновали. Но уже как-то без энтузиазма. Притомились. Вплоть до того, что кто-то так и вообще дремал в салате.

После выходки Меншикова в день открытия мирной Конференции особых проблем с подписанием не было. Он выглядел в должной степени безумным и опасным, чтобы никто не решился более с ним спорить. Тем более, что в целом – всех все устраивало. Даже Великобритания получала не так, чтобы и сильно мало. Да, Лондон крайне не устраивало то, как поделили флот. Да, Лондон считал отдавать ТАКИЕ куски России слишком жирным. Но так и что? Что реально Лондон мог сделать, чтобы воспрепятствовать воле Меншикова? Ничего. Тем более, что адмирал Битти оказался не лучшим дипломатом, а более искусных кулуарных бойцов подвезти не успели – темпы, с которыми наш герой все проводил, не дали. Так что 21 октября 1916 года все участники конференции поставили свои подписи на черновом проекте документа, поставив жирную точку в Первой мировой войне.

Черновик. Просто черновик. По-хорошему его требовалось бы выверить. Утрясти. Все проговорить и взвесить, дабы добиться понимания у всех подписывающих сторон. И если интересами проигравшей стороны можно было пренебречь, то победители должны, безусловно, все взвесить и поделить.

Но вот беда – Максим не хотел ничего взвешивать и делить.

Он знал – если переберется на поле англичан – они его там сожрут, задавив вековым опытом. Поэтому он действовал дерзко, нахрапом, от бедра. В стиле – или вы подписываете то, что я предложил, или я оставляю вас с Германией и Австро-Венгрией один на один. Или так – или никак.

Для Новейшей истории Европы и мира – совершенно кошмарный и непривычный подход. Но от того не менее реальный, чем любой другой. Да и чего делить? Он работал крупным мазками, действуя с позиции абсолютного победителя. Поэтому, скрепя сердце, эту бумагу подписали все.

Сначала подписал Вильгельм II потому что до ужаса боялся Максима. Потом, после непродолжительных колебаний, свою подпись поставил представитель Франции. Оставаться один на один с Германией ему не хотелось, а плюшки, которые получала его страна, в любом случае превосходили все ожидания. Особенно те, которые имелись под конец войны. После чего адмирал Битти, с крайне недовольной «мордой лица» последовал примеру своих коллег и также подписал «черновик Максима».

Даже Франц Иосиф на удивление не ерничал и не противился. Он ожидал куда худшего исхода для своего дома. Да, Австро-Венгрия распускалась. Но дом Габсбургов не вырезался под корень, чего бывший император очень боялся. Более того – его внучка оказалась беременна от этого чудовища. Конечно, они оба все отрицали, но… ему не требовались доказательства. Главное было в другом – Франц-Иосиф теперь был покоен – он был убежден – «это чудовище» позаботится о его внуках. Во всяком случае об одном. Да и с Элизабет они на удивление оказались дружны… Поэтому он словно бессловесный телок покорно сделал то, что от него требовалось.

Но цирк на этом не закончился. Утром 22 числа Максим провел свой небольшой импровизированный «Нюрнберг» на котором судил бывшего императора и бывшего султана за преступления против человечества. А заодно и их ближайших сподвижников. Францу-Иосифу был вменен в вину геноцид славян, а Мехмеду V – армян.

Это было очень необычное для эпохи обвинение, немало удивившее всех. Ведь эти люди были подданными указанных монархов. И это личное дело суверенов – карать их или миловать.

Максим же считал иначе.

Отказать себе в том, чтобы одним махом заработать еще пригоршню очков уважения в таких сложных регионах как Закарпатье и Закавказье он не мог. Да и чисто по-человечески относился к любым актам геноцида очень плохо. Если говорить по существу, то ничего дурного в смертной казни, в том числе массовой, Максим не видел. За дело. Это был важный инструмент социального контроля. Но убивать людей просто потому, что они родились не в той семье, считал бредом. Он считал, что наказывать нужно за дело и только за дело. Поэтому он охотно воспользовался поводом и создал прецедент… Конечно, суд над монархами уже бывал в истории. Но вот за геноцид собственного народа их судили первый раз.

Все прошло быстро, лихо и сурово. В духе советских троек. Максим старался максимально все не затягивать, так как мог нарваться на долгие, многолетние разбирательства. Поэтому, как и в ситуации с мирным договором, продавил все на своем авторитете. И уже утро 23 октября всех приговоренных казнили на площади перед Святой Софии при большом скоплении народа.

Изначально Максим желал всех осужденных раздеть донага, а потом повесить на общей виселице. Чтобы они задорно раскачивались и болтались там. А дальше, через денек-другой, отрубленные головы осужденных выставить на пиках у храма, а тела выбросить в сточные рвы. Но потом сжалился. Элизабет уговорила так не поступать. И турчанка…

Турчанка… да… странная девица. Поначалу он ее просто хотел обычной животной страстью. Но не насиловать, а по взаимной симпатии. Не успел. Только слегка обработал, расположив к себе. А потом приехала жена… и все как-то завертелось. Пришлось продолжать держать марку и строить из себя правильного супруга.

И это оказалось очень разумно, так как «дикая кошка» прекрасно владела немецким и охотно стала на нем общаться с Татьяной Николаевной. Ту-то, конечно, «благими намерениями» было не провести. Она сразу раскусила планы супруга. Поэтому решила вернуть шпильку и пришли с Элизабет и этой особой уговаривать его смягчить приговор. Дескать, не стоит так бестактно обращаться с августейшими особами.

Бабьи слезы, перемешанные с сексуальным желанием, сделали свое дело. И если Элизабет была беременна, отчего особой сексуальностью похвастаться не могла. То турчанка явила полуголая в удивительно вызывающем наряде. А Татьяна Николаевна стояла рядом, под ручку, и улыбалась так, с ехидцей.