Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

Незнакомка замерла.

— Брось, — коротко произнес Максим на турецком. Несколько слов из оперативного разговорника он уже выучил.

Несколько секунд спустя на пол со звоном упало что-то металлическое и показалась правая рука. Пустая.

Приглядевшись, он увидел кинжал. Кинжал… На что она рассчитывала? Глупо…

— Сними… — произнес он еще одно слово на турецком из немногочисленного своего словаря.

Чуть поколебавшись незнакомка скинула с себя укрывавшие ее тряпки этого импровизированного балахона. Оставшись в обычной, повседневной, но довольно дорогой одежде. Невысокая. Стройная. Изящная. Большие черные глаза горели от избытка каких-то чувств. Не то страсти, не то ярости. Толстая коса лоснилась и чуть поблескивала в отблеске свечей. А упругая средних размеров грудь рвано вздымалась и опускалась, выдавая нервное напряжение. Незнакомка безвольно опустила руки, пальцы на которых чуть потряхивало. Она явно хотела сорваться и что-то сделать, но… ствол пистолета, наведенный ей в лоб, видимо останавливал ее от глупых поступков.

— Убийца! — наконец прошипела она по-турецки и гордо вздернула подбородок, что только подчеркнуло ее красоту. Такую дикую. Такую природную. Энергия, гибкость, страсть. Она была словно юная пантера. Она шла его убивать, но… страха он не ощутил, как и раздражения. Много кто в этом городе должен был желать ему смерти. Кровь лилась рекой.

Пробежавшись взглядом по ее телу Меншиков вновь произнес:

— Сними…

Но, в этот раз она не подчинилась. Осталась стоять неподвижно.

— Сними…

Ему было интересно, что под одеждой. Такая красивая. Но незнакомка вместо того, чтобы подчиниться присела и попыталась поднять верхнюю одежду. Максим выстрелил. Не в нее. Нет. Просто рядом.

Почти тут же распахнулись двери в помещение вбежало несколько солдат.

— Все нормально, — остановил их Меншиков.

— Максим Иванович, кто это?

— Самому любопытно. Красивая какая, — произнес наш герой, подходя.

В этот момент она «уронила» свои тряпки и попыталась нанести удар кинжалом, который она тоже подобрала с пола. Как ей казалось, незаметно. Но Меншиков это заметил и был готов. Тряпки полетели вниз, а кинжал – вверх, норовя вспороть живот и добраться до сердца снизу, под ребрами. Опасный удар, но неопытный. Да и готовился Максим к чему-то подобному, поэтому легко отшатнувшись, пропустил руку, перехватил и грубо выкрутил, заламывая за спину. Незнакомка вскрикнула и уронила кинжал.

Несколькими мгновениями спустя Максим прижал ее к себе спиной. Вдохнул аромат волос и самым беззастенчивым образом сжал ее очень приятную на ощупь грудь. Эта особа дернулась, вырываясь и что было сил топнула ногой, норовя попасть по носку сапога Меншикова. Промахнулась. И тут же, без раскачки, попыталась укусить его за ладонь, которой он сжимал ей грудь. И, что примечательно, вцепилась, проявив чудеса гибкости. Но ненадолго. Максим чуть надавил на взятую в захват руку и девица, взвыв от боли, прекратила кусаться и как-то обмякла что ли. Боль не тетка – мало кому приятно.

— Допросить эту проказницу, — толкнув ее по направлению к солдатам, произнес Максим. Девица и тут сориентировалась. Она должна была бы упасть, но не упала. Оглянулась и потирая освобожденную от захвата руку зашипела что-то на турецком, сверкая совершенно безумными глазами.

— Эх… если бы не был женат – женился бы. Определенно женился, — добродушно произнес Меншиков. — Будьте с ней понежнее. Дикая. Товарный вид не надо портить. Вряд ли такая девица от хорошей жизни решилась на самоубийство. Как допросите и все разузнаете – дайте знать. Хочу пообщаться с ней. И глядите чтобы руки на себя не наложила. Эта – может.

Солдаты незнакомку подхватили под ручки и уволокли, несмотря на то, что она брыкалась и что-то выкрикивала. Дверь закрылась. Максим снова сел на каменную ступеньку древнего храма. Залпом опрокинул в себя остаток вина из бутылки. И откинулся на спину… прямо на камни. Такие твердые и едва прохладные.

Впервые за эти два года, что он провел в этом мире… или времени… он задался вопросом: «Зачем он тут?» В случайное попадание он не верил. Реалист и прагматик. Даже если между мирами и эпохами и есть какая-то дверка, то она открывается очевидно не алкоголем. Иначе бы все прошлое России было сплошь завалено алкоголиками из спальных районов Москвы. Аномальная зона? Тогда почему он провалился в прошлое один. Там весь была такая попойка, что все друг на друге валялись вповалку. Нет. Тоже не сходится дебет с кредитом. Что еще остается? Чей-то промысел или злой умысел? Но чей? И зачем?

Он не мог понять. Ему остро не хватало входных данных. Очень сложно искать в черной комнате черную кошку, особенно если ее там нет. Логика не оставляла выбора – это была чья-то проказа. Здравый смысл и весь жизненный опыт утверждал, что такого быть не может. Будучи убежденной бездуховной скотиной Максим не верил ни в бога, ни черта, считая их плодом больной фантазии сельских пастухов. Но больше всего его настораживала та мистика, которая охотно стала его окружать при первой возможности. И та дама… и те вороны. И если даму в поле можно было отнести к индивидуальным галлюцинациям, то воронов видели многие. Более того – эти веселые пернатые засранцы регулярно наведывались к нему в гости, и он их подкармливал. Что в том походе, что потом. Даже сейчас – по нескольку раз в день перед носом маячат. И это было странно до неприличия. Умом-то понимал, что он их банально прикормил, и умные птички привязались, но где-то подсознательно рождались совсем иные эмоции и мысли…

— Хрень какая-то… — тихо пробормотал Максим и осекся. Вновь в помещении был какой-то едва уловимый шорох. Только еще более нежный и тонкий. Словно ветер гулял.

Он резко поднялся и увидел перед собой ту самую даму в черном покрывале, что наблюдал на поле под Флоренцией. Но тогда – вдали, а теперь – на расстоянии вытянутой руки. Руки ее утопали в складках ткани. А лицо… его не было видно и казалось, что эта черная, зияющая пустота под капюшоном совершенно бездонна.

Максим вытащил пистолет и просто положил рядом. Почему-то ему показалось, что он абсолютно лишен смысла. Незнакомка не пошевелилась. Казалось, что она статуя, ибо одежда даже не колыхалась. Совсем. Не было слышно ни дыхания, ни сердцебиения, ничего… Просто тишина и какой-то легкий холодок. Приятный такой. Освежающий.

— Я всегда боялся оглядываться… С того самого момента в детстве, когда я первый раз не погиб, — тихо проговорил Меншиков. — Там ведь всегда была ты?

Тишина.

Он усмехнулся и пригляделся к ткани… у которой просто не было текстуры. Она была словно застывшая ночь. Ни волокна, ни пылинки. Густая такая ночь, отражая лишь отблески огоньков свечи.