Кристина Кашор - Сердце королевы

– И все же нам они доверились?

– Да, – кивнул Гиддон. – Все деспотичные короли терпеть не могут Совет, да еще мы помогли свергнуть Драудена, – так что нам они доверяют. Мне кажется, если теперь к ним съездит Раффин, как будущий король Миддландов и впавший в немилость сын Ранды, у него получится до них достучаться. Именно потому, что в нем нет ни капли настырности. И тебе, само собой, тоже нужно ехать, – Гиддон расплывчато помахал ложкой, – и делать то, что ты там делаешь. Пожалуй, хорошо, что в этот раз ты меня не сопровождал, раз уж готов был вот-вот свалиться. Но в туннеле мне твое общество пригодилось бы, и в Истилле тебя тоже не хватало. Прости меня, По.

Эти слова застали его врасплох. Биттерблу не так уж часто приходилось видеть По удивленным. Он прочистил горло и поморгал.

– Прости и ты меня, Гиддон, – сказал он, и на этом разговор закончился.

Биттерблу ощутила укол зависти; если бы только Саф простил ее столь же достойно.

Подошел Джасс, понюхал По, перенюхал Гиддона и, видимо, решил, что этим двоим приятнее всего было бы проглотить половину кухни. Биттерблу сидела и слушала, как они судят и рядят. Она потягивала шоколад, пытаясь усесться так, чтобы раны не очень сильно болели, разбирала на ниточки каждое слово их разговора и иногда вставляла собственное – особенно когда По отвлекался от темы и переходил к вопросу о безопасности Биттерблу. Все это время она попутно впитывала в себя чудесное зрелище, какое представляла собою замковая кухня. Стол, за которым они сидели, притулился в углу рядом с пекарней. Стены, начинавшиеся в этом углу, казалось, бежали в обе стороны бесконечно. По одну руку стояли духовки и очаги, встроенные во внешние стены замка. В высоких кухонных окнах не было стекол, и в них заметало снежинки, которые мокрыми каплями шлепались на плиты и людей.

На полу под столом поблизости лежала гора картофельных очистков.

Главная пекарша по имени Анна подошла к ряду огромных кадок, покрытых тканью, сняла ткань и во всех по очереди проверила тесто. Резкий оклик – и у стола выстроилась кавалькада помощников с закатанными рукавами. Они вынули из кадок огромные куски теста и принялись месить, напрягая спины и плечи. Анна тоже стояла в этом ряду. Тесто она месила одной рукой, а другую прижимала к телу. В ее неподвижности Биттерблу почудился намек на травму. С каждым движением вздымались мышцы на работающей руке, на шее и плечах Анны. Ее сила заворожила Биттерблу – не потому, что она месила одной рукой, а просто то, как она месила. Работа шла напряженно и вместе с тем гладко, и Биттерблу вдруг захотелось узнать, каково на ощупь это шелковистое тесто. Было ясно, что совсем скоро – не сегодня, так завтра, не из этой партии теста, так из следующей – на столе у нее к обеду появится картофельный хлеб.

Сидеть рядом с пекарней было хорошо и в каком-то смысле чуть-чуть больно. Теплый запах дрожжей казался таким знакомым. Она глубоко вдохнула, разбудив легкие, и ей показалось, будто она долгие годы едва дышала. Запах пекущегося хлеба обволакивал уютом. А воспоминание об истории, которую Биттерблу рассказала себе и Сафу, – о своей работе и о матери, которая была жива, – здесь казалось реальным, осязаемым и ужасно грустным.

На следующее утро – и на следующее, и на утро после – капитан Смитт вновь доложил, что докладывать нечего, и Биттерблу начала уже поражаться глубине собственного бессилия и досады. Раннемуд где-то пропадал вот уже шестеро суток, а поиски не сдвинулись с места ни на шаг.

На седьмой день, когда капитан Смитт пришел все с тем же докладом, Биттерблу вылетела из кабинета и принялась изучать замок. Если она сумеет прошагать по каждому коридору и приложить ладонь к каждой стене, заглянуть в каждую мастерскую и запомнить, какой вид открывается за каждым поворотом, тогда, быть может, ей удастся унять свою тревогу – и вдобавок беспокойство за Сафа. Ибо эти пустые дни были столь невыносимы отчасти из-за него: о Пугач и короне вестей не появилось, и Тедди с Сафом тоже молчали.

Пройдя вниз по лестнице башни, она поздоровалась с писарями, которые подняли на нее пустые взгляды, и пошла искать сапожницкую, чтобы вернуть Девре брошь.

Та обнаружилась в ремесленном дворике, где все гудело от звона и грохота бондарей, плотников, лудильщиков. Еще тут пахло горькими кожевенными маслами и пчелиным воском, а в одной мастерской иссохшая старушка делала арфы и другие музыкальные инструменты.

Почему Биттерблу никогда не слышала в своем замке музыки? И если уж на то пошло, почему в библиотеке ей никогда не попадалось ни единой души, кроме Помера? Уж наверное, хоть кто-нибудь здесь умел читать. И почему иногда, когда она шла по коридорам, в людских лицах ей чудилось что-то странное, от чего никак не выходило отмахнуться, – какая-то деятельная пустота? Люди кланялись Биттерблу, но она не могла поручиться, что ее в самом деле видят.

На верхнем ярусе западного крыла замка она нашла цирюльню, а рядом – крошечную мастерскую, в которой делали парики. По непонятной причине это ее несказанно развеселило. На следующий день Биттерблу отыскала ясли. В глазах детей пустоты не было.

На следующий день – девять суток и никаких новостей – она вернулась на кухню и немного посидела в углу, наблюдая, как трудятся пекари.

Анна сообщила ей кое-что, о чем Биттерблу вовсе не спрашивала, но на самом деле очень хотела знать.

– Я родилась с нерабочей рукой, ваше величество, – сказала она. – Можете не тревожиться: это сделал не ваш отец.

Биттерблу не сумела скрыть, как поразила ее такая откровенность.

– Это не мое дело, но спасибо за прямоту.

– Похоже, вам нравится в пекарне, ваше величество, – сказала Анна, за разговором вымешивая гору теста.

– Мне неловко навязываться, Анна, но я бы хотела как-нибудь попробовать помесить хлеб.

– Быть может, месить тесто – это как раз то, что вам нужно, чтобы вернуть руке силу, когда повязку снимут, ваше величество. Спросите совета у вашей целительницы. Вы крохотная, – добавила она с решительным кивком. – Можете приходить в любое время и работать в уголке, не боясь, что будете нам мешать.

Биттерблу протянула руку и, когда Анна уложила тесто, накрыла его ладонью. Тесто было мягким, теплым и сухим, и на руке от него осталась мучная пыль. До самого вечера, поднося пальцы к носу, она чувствовала его запах.

Когда можно было коснуться чего-то и убедиться, что оно реально, становилось легче. Но, поняв это, она еще мучительней затосковала по Сафу, и эта боль следовала за ней неотступно по всем коридорам, ибо когда-то ей было позволено прикасаться и к нему тоже.

На четырнадцатый день после исчезновения Раннемуда в альков в библиотеке, где Биттерблу все так же проводила каждую свободную минуту, читая рукописи и перечитывая книги из детства, явился Помер. Он с высоты своего роста бросил на стол свежепереписанную книгу, повернулся на пятках и зашагал прочь.