Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

Карлик задумался, ушел в себя, мне показалось, что он снова засыпает. Но он поднял голову и хмуро посмотрел на меня.

– Когда, спрашиваешь? – и, погасив зарождающуюся ухмылку, сжал и без того тонкие губы. – Да тогда, в ту самую апрельскую ночь, когда грохнул реактор четвертого энергоблока. Помнишь? Смотрел, небось, по телевизору, сидя в кресле, за тысячу километров от места выброса? Ну и как ты прореагировал на это? Побежал, стал звонить, поднял тревогу? Нет, ты поднялся из кресла лишь для того, чтобы достать из холодильника еще одну бутылку пива. Тебя лично это не коснулось, и ты воспринял сообщение о катастрофе, как известие о падеже оленей у эскимосов Гренландии. И так вплоть до высших чиновников, отвечающих за нашу жизнь, как тот горец, который переносил по шаткому мостику женщин, взимая плату по рублю за голову. (Слышал такой анекдот?) Так что он сказал, уронив одну женщину в пропасть? «Рубль больше, рубль меньше – какая разница». У наших вождей такая же философия, только масштабы побольше. Их тоже не коснулось, а я там жил, и не им, а мне сыпался на голову радиоактивный пепел. Лягушкам, и то не понравилось, – карлик усмехнулся и пояснил: – На рыбалке я был с ночевкой. Есть такая речка Уж. Так вот, когда со стороны города поднялось зарево, лягушки повыскакивали из воды на берег и попрыгали к лесу. Тысячи лягушек, и все прыгают в одном направлении. У домашних животных я не наблюдал такой реакции. Брошенные коровы сами, без пастухов, организованно выходили на пастбища, а вечером возвращались по своим подворьям с разбухшим от молока выменем. Но это было после того, как понаехали военные и началась эвакуация за тридцатикилометровую зону. Многие, особенно старики, остались, решили умирать дома. Я видел одну бабулю, которая ходила по безлюдным дворам и сдаивала на землю молоко у ревущих коров. «Люди-то знают, за что мучаются, – говорила она, – а скотина – нет, и оттого больше страдает». И я ее понимаю. Мне тоже было жаль моего верного пса, который на дрожащих лапах выбрался из будки и не смог даже, как обычно, проводить меня до калитки, когда я собрался на последний автобус. Людей мне не было жалко. Никогда! – карлик вытащил сигарету, но она лопнула между трясущимися пальчиками. Он зло смял ее и швырнул на пол. – Затем Дремучий Лес (есть такое населенное место), Чернигов, Ростов, и вот я здесь. И больницы, госпитали, капельницы, пересадка костного мозга, ежедневная изматывающая рвота. Но это к делу не относится.

Карлик задумчиво покачал бутылку в руке, вылил остатки водки в стакан и выпил, но уже не так лихо, по-гусарски, а с трудом проталкивая и давясь. «Фанту» он торопливо глотал прямо из горлышка.

– Вот тогда-то, – продолжил карлик, когда унялась дрожь, – я и обнаружил, что со мною что-то произошло. Как сейчас помню: лежу я на скрипучей койке с закрытыми глазами, а сам вижу, как в соседней палате, сбросив белый халат, под которым ничего не оказалось, шмыгнула под одеяло к одному больному дежурная санитарка. Я тогда еще не знал, что мое сознание перепрыгнуло в мозг другого больного – соседа по койке, любовника санитарки. Этот сосед спал и не чувствовал внедрение моего сознания. Очень скоро я определил, что, напрягаясь сильнее, я могу видеть, что происходит в любом уголке больницы, двора, любой квартиры города. Вновь приобретенное свойство быстро прогрессировало: четкость и дальность увеличивались. Непременное условие – вблизи того, что я хочу увидеть, должен находиться хотя бы один человек.

Я уже сейчас и не помню, что затем последовало: открытие телекинеза или способность поворачивать вспять и ускорять время. С последним нужно обращаться осторожно, особенно в местах большого скопления народа. Однажды я изменил время всего на десять минут в небольшом объеме, так медперсонал целый день разбирался, что же произошло на самом деле: в одних кабинетах одно время, в других другое, одни говорят, что уколы сделаны, другие – нет и так далее. Но самое главное – что я сумел усилием воли преодолевать головные боли, тошноту, сумел вывести из организма рентгены, побороть лучевую болезнь. Но это уже другая тема…

Я понял, что карлик закончил отвечать на мой вопрос.

– Ну и как прореагировали на это врачи, ученые? – спросил я.

– Врачи? А чего им реагировать? Выздоровел – хорошо, а помер бы – ну и что? «Рубль больше, рубль меньше…», – и засмеялся. – А насчет ученых я не понял.

– Я имел в виду не только твое выздоровление.

– А… – карлик криво усмехнулся, – понял. Ты думаешь, как только я сумел, не прикасаясь к пачке, вытащить из нее сигарету, то сразу стал показывать это всей больнице? Фигушки! Я сразу сообразил, что это очень серьезно и разглашению не подлежит.

– Но почему?

– Аборигены съели Кука? – процитировал Высоцкого карлик, и сам ответил: – Хотели кушать. Это же элементарно. Вот и я хочу использовать свои, богом – в лице четвертого энергоблока – данные мне способности один и только на себя, а не для блага народа, который я глубоко презираю.

– Народ не виноват, что ты родился такого роста.

– По этому вопросу я никому претензий не предъявляю! – зло сказал карлик. – Но… маленькая собачка всю жизнь щенок. Вот так и я все свои сорок с лишним лет считаюсь щенком, и со мною все время обращались, как с собакой. Помню, еще в пятом классе, когда все поняли, что я перестал расти, мои одноклассники стали обращаться со мною, как с прокаженным. Был такой Генка Ян. Ему мать на обед, в школу, намазывала хлеб повидлом и заворачивала в газету. Так он бутерброд съел, а газету, измазанную повидлом, нахлобучил мне на голову вместе с шапкой. И так всю жизнь: ни друзей, ни женщин, кроме одной гром-бабы, которая, страдая сексуальным расстройством, чуть ли не силой затаскивала меня в постель. В цирк, к лилипутам, я не хотел. Не хотел той снисходительной жалости, которую испытывают нормальные люди к маленьким человечкам. И ты хочешь, чтобы после всего этого, когда у меня прорезались такие способности, я побежал к ученым? Нет уж! Вначале я отыграюсь…

– На ком? – спросил я, и мне показалось, что его снова обволакивает алкогольный туман.

– На всех вас! – выкрикнул карлик. – Это природа через четвертый реактор избрала меня вершить суд над людьми! За то, что вы натворили с нею своими грязными руками! Руками, которые нужно выдергивать! Рубить, рубить, рубить!! На колоде…

Карлик задергался, лицо стало страшным, глаза – одни белки. Застонав, он стукнулся лбом о верстак и затих, вздрагивая плечами. А у меня перехватило дыхание, потому что я понял – передо мною сентиментальный маньяк.

– Понял? – очнулся карлик. – Наконец-то дошло, – он соскочил со стула и стал ходить между верстаком и резервуарами, путаясь в полах халата. Очевидно, ходьбой он гасил излишек перевозбуждения.