Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

Меня охватила паника. Я уже чувствовал, как горит моя одежда, вспыхивают волосы… И я закричал:

«… есть ли бог, или нет?!»

Но это кричал не я. Это кричал карлик у меня в голове, и это не у меня, а у него горели волосы, лопались глаза. Натиск его боли был таким мощным, что я потерял сознание. Последнее, что мелькнуло, – игрушечная лошадка на колесиках, катящаяся по откосу выемки, наперерез приближающейся электричке…

Я лежу на животе, на раскаленном песке пляжа. Печет так, что нет сил терпеть, но я не в состоянии подняться и идти к шумящей кромке прибоя. Открываю глаза. Вместо слепящего солнца – темнота, вместо осыпающегося песка – шершавая поверхность.

К шиферу уже невозможно прислоняться животом. Я отстраняюсь от него локтями и коленками. Еще немного, и он начнет трескаться, стреляя зазубренными осколками.

И здесь уже закричал я, а не карлик, и в бессилии заколотил ногами по стенке.

Спасибо той женщине из Вишневой балки, что дала мне эти ботинки: лист шифера раскололся и посыпался вниз. Меня обдало дымом и жаром, но я, к счастью, сразу нащупал ногою уголок, к которому крепились листы, оттолкнулся и, подбросив руки вверх вместе с цепью, сорвал ее с крюка.

Спрыгнув на рубероид кровли, я первым делом отскочил в сторону, а уже затем стряхнул тлеющие искры с халата.

Перешел на противоположную сторону и увидел, что здесь у меня не будет никаких проблем: сначала прыгаю на крышу пристройки, с нее перебираюсь на ограду, а там на землю – как по лестнице во дворце великанов.

Это я и проделал менее чем за минуту без всяких неожиданностей: и крыша пристройки не проломилась, и ноги не поломал, прыгая с ограды, и даже не зацепился ни за что. И только тогда понял, что наконец-то этот кошмарный «фильм» закончился. Домой, только домой!

Иду вдоль ограды среди кустов и деревьев, но не в ту сторону, где металлическая калитка и где под тополями дождались взрыва те, кто так долго сидел в машине, а в сторону жилого массива.

Вышел на одну из улиц Вишневой балки. Оглянулся. Из башни бил фонтан огня, и пожар уже заметили (еще бы, когда депо рядом!), и машина с сиреной уже ехала.

Мне положительно везло: через дорогу возле ограды частного дома я разглядел покосившуюся (старинную, из чугуна) телефонную будку. Перешел проезжую часть, открыл застекленную (удивительно) дверцу, снял трубку – работает!

Куда звонить? Конечно «02», а они уже достучатся до майора Искренко. Отблеск пожара отчетливо высвечивал диск, но такую комбинацию можно набрать и вслепую, если иметь две копейки… но кажется, до милиции можно дозвониться и так. Только начал крутить, как раздался стук у меня за спиною. Оборачиваюсь…

Прямо на меня, прижав лицо к стеклу, так что приплюснулся нос, смотрела Вита. Я не мог бы ее разглядеть против света от котельной, если бы она не светилась, будто флюоресцируя. Но это уже была не та Вита, которая вбежала ко мне в номер гостиницы, и не та, что подсела на топчан в «кукушкином гнезде». Это была мертвая женщина.

– Открой, – прошептала она, не шевеля синими губами, – ты же видишь, что я не могу.

Краем глаза я видел, что она безрезультатно пытается потянуть на себя дверцу за ручку с круглым набалдашником. Я инстинктивно, с чувством суеверного страха, ухватился за ручку со своей стороны, не давая ей открыть.

– Открой! – повысила голос Вита и подняла руки. – Не видишь, что мне трудно?

На руках у нее не было кистей… Но не так поразило меня это, как то, что Вита на глазах становилась прозрачной. Сначала ее тело стало блекло-синего, затем белесого цвета, который таял, расплывался, и вот уже сквозь лицо просматриваются языки пламени над вспомогательным зданием котельной.

– Открой! – уже кричала Вита, колотя культяпками по стеклу. – Я же люблю тебя!

Стекло треснуло, посыпалось осколками. Руки потянулись ко мне.

И тогда я, толкнув Виту дверью, выскочил из будки и отскочил в сторону. Оглянулся…

То, что было Витой, рассыпалось на отдельные куски и лежало вразброс, будто высыпанное из мешка. Но все это – руки, голова, ноги, туловище – дергалось, подпрыгивало, как живая рыба на сковороде, и одновременно таяло и дымилось, как сухой лед.

И я понял, что произошло.

Вита была голограммой карлика, в которую он поместил сознание той, погибшей Виты. Творец голограммы умер – рассыпались пакеты волн его творения. Вот и еще одно подтверждение… Почувствовав исчезновение тяжести на руках, посмотрел на цепь. Сама цепь, наручники стали тоже прозрачными. Звенья разъединялись и поднимались вверх, как кольца дыма от сигареты.

Все. Теперь можно и звонить: наверняка кроме пожарников подъехала и милиция. Выхожу на середину проезжей части дороги и поднимаюсь туда, где среди машин суетятся люди.

Из переулка выскакивает мотоциклист, поворачивает в мою сторону и ослепляет снопом света. Я прикрываю глаза рукою.

И вижу, что ладонь моя стала прозрачной.

Я лежу в морге. Трехъярусные оцинкованные стеллажи заполнены обнаженными трупами. Рядом со мною старуха упирается острым локтем мне в бок. Ее ребра обтянуты кожей, как у пересохшей скумбрии. Подошвы моих ног касаются чьей-то головы, с жесткими короткими волосами. Тесно. Компрессор холодильной машины заклинило еще вчера, и в камере давно уже положительная температура. Запах разложения и формалина. Но это все пустяки.

Главное – что я успел выскочить из голограммы, успел найти свое тело и втиснуть в него свое сознание. Я пока точно не знаю, что послужило причиной моей смерти: пожар в гостинице или выстрел Васьки Жилы. Скорее всего, пожар, потому что в моей крови оказался избыток окиси углерода, который я уже почти вывел из организма. Осталось докончить регенерацию отдельных участков головного мозга, и тогда я узнаю, в какой ипостаси находился после смерти: в виде голограммы с записью моего сознания, и поэтому все, что произошло, имело место в моей реальности, или в виде симбиоза моего сознания с сознанием карлика, породившего весь этот бред. Тогда – это другая реальность. А может, никакого карлика и не было, может быть, он тоже, в свою очередь, порождение фантазии агонизирующего четвертого энергоблока? Тогда это третья реальность. И я не знаю, что случилось с сознанием Виты. Успела ли она выскочить из своей развалившейся голограммы? И не слабые ли колебания ее биополя доносятся с дальнего стеллажа? Не знаю…

Но я знаю твердо. Когда этот козел – студент медицинского института, заступивший сегодня на дежурство в ночь, этот вонючий козел с лицом Добролюбова, у которого в кармане халата всегда лежат плоскогубцы, этот паразит!… засунет мне свой грязный палец в рот, чтобы проверить, есть ли у меня золотые зубы и коронки, я… я его обязательно укушу!