Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

Сибиряк топтался в коридоре. Похоже, он готов был идти куда угодно, только не знал, с какой ноги начать движение.

Гарик вздохнул, сунул ноги в тапочки и вышел в коридор.

– Пойдем, провожу, – сказал он и, взявшись за цепь, потянул сибиряка за собой.

В штабном номере было шумно. Больше всего номер напоминал банку шпрот, даже пахло в нем соответственно. По причине перенаселения один из гостей пил из стеклянной пепельницы, остальные – из белых пластиковых стаканчиков. Только у Казакеева, оккупировавшего единственное кресло, была хрустальная рюмка.

На подоконнике восседал Герман Северный, Соликамский демократично расположился на полу, меланхолично пощипывая зеленое ковровое покрытие, напоминаюшее ему травку.

Члены оргкомитета, намотавшиеся за день и мечтавшие выспаться, угрюмо пили минеральную воду, протестуя против вторжения в номер.

– Ну, что ты мне Конан Дойлом тычешь? – раздраженно сказал Казакеев сидящему на подлокотнике кресла веснушчатому юнцу. – Заладил – Шерлок Холмс, Шерлок Холмс! Между прочим, он, может, преступления потому и раскрывал, что сам их задумывал. Некоторые даже утверждают, что Шерлок Холмс и профессор Мориарти – это один и тот же человек.

– Это профанация, – сказал с пола Соликамский, рассеянно теребя бакенбарды. – Какой дурак это утверждает?

– Профессор Хоменко, – Казакеев ухмыльнулся. – Математически вывел, что Шерлок Холмс и профессор Мориарти – это и есть Конан Дойл. Он ведь таким образом над Скотланд-Ярдом смеялся. Потому у него и инспектор Лейстред такой смешной.

– Глупости, – сказал Соликамский.

– Вот вам Андрюша, – сказал Гарик, подталкивая сибиряка, обнимающего бутылку. – Хочет о совершенстве поговорить.

Веснушчатый юнец вскочил, бережно забрал у сибиряка бутылку и поставил ее на стол.

– Пусть поговорит, – охотно согласился он.

– Братва! – звучно сказал сибиряк и лег рядом с Соликамским. – Ничего не имею против того, чтобы быть ниже людей, более достойных, чем я.

– Надрался, – с веселым осуждением глянул на искателя совершенства Казакеев. – Надо же – Карла Либкнехта цитирует!

– Готов, – объявил Соликамский. – Где это он так?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Гарик. – Он сам пришел. Сибиряк. Зовут – Андрюша.

– Так вот, – продолжил Казакеев беседу с веснушчатым оппонентом. – Никто не умеет правильно различать в самом себе добродетель и порок. Никто не может быть уверенным, что его оценка вполне обоснованна. Кажется, Монтень еще сказал, что от недостатка уважения к себе происходит столько же пороков, сколько и от излишнего к себе уважения. А что это значит? Это значит, что все должно быть в меру.

– Но, Андрей Романыч, – начал веснушчатый, однако Казакеев оборвал его решительным взмахом.

– А что Андрей Романович? Ну, что Андрей Романович? – страдальчески сказал он. – Это уже, если хотите, ремесленничество, а не искусство. Когда человек придумывает единичный кувшин – это высокое искусство, когда он начинает изготовлять кувшин партиями, тем самым он переходит к шаблонам. А шаблон и есть признак ремесленничества. Кончился ваш Андрей Романович, это ведь ежу понятно!

Веснушчатый пылко возмутился – похоже, Казакеев оскорбил его кумира.

– Ну, знаете! – сказал веснушчатый. – У Андрея Романовича одними золотыми Джеками можно все полки заставить. Вам еще до него тянуться и тянуться!

Казакеев распустил галстук с развратными обезьянами.

– Сказано ведь – не сотвори себе кумира! – упрекнул он. – Времена ведь изменились, а наш уважаемый Андрей Романович весь остался в прошлом. Если мы хотим поднять планку на новую высоту, мы должны смело использовать в своем творчестве элементы фрейдизма, ницшеанства, наконец, бодай-буддизма! В противном случае все мы так и останемся провинциалами, которым стыдно объявиться в Европе.

– Европа! – возгласил с пола Соликамский. – Вечно мы стыдимся матушки Европы, равняемся на нее, стараемся подражать. А того не поймем, что Европа давно уже не та, скучнее она стала, добропорядочна до тошнотворности. Для того чтобы оказаться в первых рядах, мало шокировать Европу, недостаточно произвести определенное впечатление на Новый Свет, надо найти свою собственную самобытность. В этом плане нас выгодно отличали двадцатые и тридцатые годы прошлого века, но утеряли мы свой серебряный голос, позволили Германии взять реванш, Китаю во многом уступили, да что там говорить – Камбоджа, сраная Камбоджа нашла достойное место в мировом контексте деструктивной культуры!

– Европу на козе не объедешь, – веско сказал Казакеев. – Конечно, нельзя не отметить, времена действительно изменились, вот уже и южноамериканская культура о себе заявляет в полный голос. Достаточно почитать Борхеса и Льосу, чтобы понять – деструктивность становится неотъемлемым элементом культуры современного общества. Разрушение и смерть – вот его характерные черты. Но все-таки, помяните меня – Европа своего последнего слова пока не сказала.

– Репетируешь? – усмехнулся Гарик. – Но ведь не факт, что ты выиграешь, совсем не факт.

– Я о творчестве, – Казакеев плеснул себе коньяку, посмотрел рюмку на свет, сделал глоток, смакуя напиток. – Тот же Борхес, за редкими исключениями, берет примеры из европейской культуры, разумеется, моритури те салютант европейцев привлекательнее, чем, скажем, драка аргентинских пастухов на ножах. А насчет этих ваших призов… Не в них дело, Гарик, совсем не в них! Конечно, хочется определенного признания, но ведь всегда может найтись более достойный, тем более что оценочные критерии весьма и весьма субъективны.

Сибиряк вдруг заворочался, сел, протянул руку, в которую тут же услужливо сунули наполненный стаканчик.

– Золотые слова, – сказал представитель таежных просторов. – Пашешь, пашешь, а вся слава достается другим.

Собственно, кандидатов на золотого Джека в этот раз было немного.

Неплохие шансы имел Казакеев, хотя в него особо не верили. Скорее по привычке, нежели по заслугам; кандидатом на получение награды стал легендарный Андрей Романович. Неожиданно, но вполне весомо заявил о себе молодой Витафобов; остальных в номинационные списки включили как представителей массовки – на приз они, конечно, не претендовали, а видимость демократического голосования в результате их участия сохранялась.

Много разговоров было вокруг Гран-при. Ходили слухи, что в этом году высший приз решили не вручать, но кто конкретно это решил и по каким соображениям – оставалось неясным, а потому вызывало возмущение участников конвента.

– Что значит – они решили? – кипятился Казакеев. – Кто они? Покажите мне этих вершителей судеб!