Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

– Ну, ты же сам читал номинационные списки, – миролюбиво возразил Соликамский. – Ты честно ответь: есть там кто-нибудь отвечающий критериям Гран-при? Мелочь, мелочь одна, не в обиду тебе будет сказано! Ты, конечно, извини, но организаторы правы – нет среди нас достойных продолжателей дела Комарова.

– Не их это собачье дело! – резко резанул Казакеев. – Пусть народ проголосует. Вот если не вручат никому, значит, все по делу, действительно нет достойных. Но это не паханам в закрытом номере решать, понял? Пусть народ свой выбор сделает!

В бар, где за сдвинутыми столиками шла эта неспешная беседа, ворвался растрепанный и взъерошенный фанат. Собственно, он уже был не совсем фанат – три работы в «Дактилоскопическом вестнике» и большое обзорное эссе в «Прокрустовом ложе» говорили сами за себя, но Гарик никак не мог запомнить мудреную фамилию новоявленного критика, а потому для упрощения восприятия относил его к любителям.

– Убили! Убили! – истошно и кликушески завопил фанат.

В баре началось волнение.

«Обкурился, что ли?» – с тревогой подумал Гарик и первым обнял фаната за дрожащие плечи.

– Ну, убили! – примирительно сказал он. – Бывает. Орать-то зачем?

Убили Андрея Романовича Телорезова, «виртуоза из Конотопа», как его называли в «желтой» прессе. Краса и гордость конвентов последних лет сидел в кресле собственного номера лицом к телевизору и безглазо разглядывал экран. Безглазо – потому что его собственные глаза разглядывали хозяина с настольных часов, поставленных на телевизор.

– Чистый сюр, – прокомментировал Рябин и шмыгнул носом. – Ментов вызывать будем?

Гарик красноречиво покрутил пальцем у виска.

Соликамский и Герман Северный неторопливо и внимательно разглядывали труп.

– Со спины зашел, – сказал Соликамский.

– Верно, – Герман Северный пощупал темя покойника. – Зашел – и бутылкой по голове. Что характерно – бутылка была полная.

– Глазки видел? – кивнул Соликамский в сторону телевизора. – Ясный хрен, наш поработал. Я так думаю, ссора произошла. Сели, заспорили, слово за слово, хвостом по столу, тут-то у кого-то нервы и сдали.

Он обошел кресло с покойником, зачем-то присел на корточки и вздохнул:

– Глазки-то зачем рвать? Перебор!

– Не скажи! – не оборачиваясь, возразил Северный. – Тут все с намеком сделано. Глазки где? На телевизоре они. А это прямой намек на страсть уважаемого мэтра в ящик попадать со своими делами, да еще в прайм-тайм.

Он встал, брезгливо вытер руки рубашкой покойника, небрежно лежащей на диване.

– Профессионально, – поставил он диагноз. – Чуточку, конечно, картинно, но со знанием дела. Человек вилкой работал, а это уже несомненный класс.

Соликамский тоже поднялся с корточек, забрал со столика початую бутылку «Черного аиста».

– Ну что? – сказал он с печальной развязностью. – Помянем покойничка?

И сочувственно покосился на Гарика.

– Попала гильдия. Хорошо еще – без венков.

В самую точку угодил. Гарик вздохнул:

– Сколько лет собираемся, а такое вот в первый раз случилось. Раньше как? Ну, подерутся, не без этого, но – мочить! Такого никогда еще не случалось.

– Все на свете когда-то происходит впервые, – лицемерно вздохнул Соликамский. – Сам понимаешь, катушка ниток тоже с кончика начинается.

– Пойду в штаб, – сообщил Гарик. – Надо сказать, чтобы здесь немного прибрали.

Повернулся, неприязненно оглядел толпящихся в коридоре зевак:

– Что, не нагляделись еще? Покойник вам в диковинку?

– Так то все чужие, – послышался из толпы голос. – А этот вроде бы свой!

– Ментов надо вызывать, – сунулся длинным носом Рябин. – Таким мака-ром нас всех здесь помочат!

Гарик досадливо сплюнул, выгнал всех из номера, где безглазо скалился на телевизор равнодушный покойник, взял в туалете рулончик бумаги и, прикрыв дверь, крест-накрест опоясал ее серыми лентами – благо длина рулона и гвоздики, вбитые в косяки, позволяли это сделать.

Отходя от номера, он оглянулся. Сибиряк по имени Андрей стоял у окна, возбужденно поблескивая глазами.

Видно было, что уходить ему не хотелось.

Казакеев сидел у себя в номере и подбривал усики, глядясь в небольшое зеркальце.

Гарик некоторое время смотрел на него из дверей, не решаясь войти в номер.

– Ты заходи, заходи! – приветливо сказал Казакеев. – Садись, я сейчас закончу.

Выбритый, он походил на ловеласа, собирающегося соблазнить богатую наследницу – весь фатоватый и какой-то взвинченный, словно и в самом деле готовился к решающему свиданию.

Гарик сел в кресло и некоторое время с интересом наблюдал за Казакеевым.

– Умный ты! – сказал Казакеев, завершая туалет опрыскиванием одеколоном. – Никто не допер, а ты сразу пришел.

– Как работу назвал? – ухмыльнулся Гарик.

– Графическое выражение константы неопределенности в эфирном времени НТВ, – без запинки сообщил Казакеев. – Впечатляет?

– Любопытно, – согласился Гарик. – Но ты же понимаешь, что номинационные списки никто изменять не будет?

– Я же не корысти ради, – хмыкнул Казакеев. – Исключительно из любви к искусству. И потом, что значит – списки. На следующий год обязательно войду. И тогда вы меня уже не кинете. А и кинете – не беда, меня в Петербурге оценят!

– Знаю я твою любовь к искусству, – ухмыльнулся Гарик. – А насчет того, чтобы кинуть… Кто сказал, что тебя кинуть собираются?

– Ходят слухи, – Казакеев подмигнул.

– Зачем все это? Ну, год, от силы два, ты все равно бы стал победителем. Ты ведь пойми, призы редко вручаются за что-то конкретное, чаще всего они даются, что называется, по совокупности заслуг.

– То-то и оно, – высокомерно сморщился Казакеев. – Отвыкли у нас от чистых побед. А все упирается в мастерство. В мастерство, Гарик! Но ты ведь посмотри, кругом сплошная утрата профессионализма. Дилетанты вокруг, которые чаще всего лезут не в свое дело. И искренне обижаются, что их обходят – ведь они не хуже других. Понимаешь, не хуже! Критерии сместились, раньше все тянулись за великими, а теперь держатся на общем уровне, главное теперь – чтобы не хуже, чем у остальных, получилось. А те, кто что-то мог когда-то, теперь на лаврах почивают. А чего из штанов выпрыгивать? И так сойдет! Ты вспомни, как Телорезов начинал? А теперь что? Ни ума, ни фантазии, даже не задумывался человек, что у него получится. Каждый раз какую-то фишку надо было искать, а он массовостью брать стал. Только ведь любой многостаночник – это уже не мастер, а всего лишь ремесленник.

– Да слышал я эти песни, – сказал Гарик. – Сладкие песни сирен. Позер ты, Казакеев. Позер и фат. Не боишься?

– А чего мне бояться? – презрительно согнул бровь хозяин номера. – Этой шпане еще расти и расти, у них еще интеллект на нулевой отметке.