Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

Больной кивнул.

– Я рад, – произнёс он глухо. – Пусть я не вернусь с этой войны, но всё же получу добычу.

– С завтрашнего дня, благодаря тебе, нам больше незачем гнаться. В знак уважения мы будем сопровождать тебя в земли Аржантаты. Тебе останется самому пройти только последний отрезок пути.

– Последний отрезок пути всегда нужно проходить самому, не так ли?

– Я горжусь тем, что ты служил в моём отряде. Когда я вернусь в Аварский брод, я не только вооружу твоих сыновей, я закреплю их лично за собой. Если они похожи на тебя, мне не придётся сожалеть о своём решении.

На следующий день мы вступили на оспариваемые земли: в край, населённый воронами и разбойничьими шайками на лоне потревоженной природы. Что есть война? Ваши рапсоды и наши барды совершают одинаковую ошибку: они воспевают лишь оружие, могучее тело, перемешавшуюся гущу, слёзы да похоронные костры. Они кроят из этого лишь красивую историю. Однако пойти на войну – это как очутиться по другую сторону жизни. Это как попасть в соседний мир, привычный, но всё же иной. Это бурлящий котёл шума, суеты и ошибок. Это зарождение лжебратств и беспричинной ненависти. Это сражение с неведомыми и ускользающими от взора духами. Заброшенные амбары, заросшие сорняками поля, страх, скрывающийся за каждым поворотом дороги, порой – смерть от копья друга, порой – сочувствие во взгляде врага. Война – это водоворот. Это движение.

И оттого-то мы, кельты, так пристрастились к войне. Победить, пасть – какая разница? Главное – очутиться в нужном месте и в нужный час там, где царит сумятица. И в этот хаос войны входил Ойко, плетущийся в каком-то отупении со взглядом, уже обращённым в иной мир. В течение почти всего дня мы подстраивались под него, чтобы он не чувствовал себя в одиночестве. Сумариос и Комаргос считали долгом чести подменять друг друга возле него. Они ехали шагом, говорили с ним мало, чтобы не утомлять его слух, ибо было заметно, что шёл он из последних сил, с трудом переставляя ноги. Никто не осмеливался предложить понести за него копьё и щит, опасаясь обидеть его. Но как только лихорадка принималась сушить его горло, ему всегда с готовностью протягивали пять-шесть фляжек с водой. Некоторые приговаривали при этом с утешением:

– Держись, Ойко, уже недалеко.

– Крепись, мы почти дошли!

Арверны, на свой лад, тоже уважали выбор больного. Они шли впереди, невзирая ни на что, дабы не оставалось никаких сомнений в том, кто пришёл последним. Между тем Троксо приказал своим амбактам двигаться неспешным шагом и, когда самые шустрые начинали разгоняться, окрикивал их, чтобы они уняли прыть.

Большую часть дня мы спускались по крутым склонам долины. Мы следовали течению небольшой речки, то резвой, как горный поток, а то сонной, словно лужа. В окутанных дрёмой рукавах водная гладь была устлана красовлаской, словно пухом. Вода манила свежестью и забвением. Троксо, знавший местность, говорил, что река называется Дюрна [62] Правый приток реки Дордонь, современное название – Дустр (LeDoustre). , однако битуриги предпочитали именовать её Дубисом, что на нашем языке означает «чёрный», ибо это мягкое ложе будто само зазывало в иной мир. Чуть ниже по течению, уже не так далеко, по словам арвернского богатыря, речка впадала в Дорнонию. В месте их слияния должен был открыться вид на Аржантату.

Повсюду в королевстве лемовисов громоздились бескрайние горы с тенистыми лесами. Неподалёку от русла реки отлогие берега были изрыты канавами. Отвалы грунта свидетельствовали о том, что здесь промышляли золотоискатели, однако выдры и цапли ныне нежились в реке, вернувшейся под их безраздельное господство. Скорбно зияли дверные проёмы разграбленных хижин, мимо которых мы проходили. Истоптанные копытами просёлочные дороги были усеяны сухими и выцветшими коровьими лепёшками. Однако единственная корова, которую мы здесь обнаружили, валялась на склоне дохлой, выпотрошенной воронами и волками.

К полудню мы добрались до устья реки. Широкая и беспощадная Дорнония извивалась, как длинный небесный дракон меж лесами и неприступными ущельями. Первое, что мы увидели, подойдя к Аржантате, – это марево, стоявшее перед городом и размывавшее часть горизонта. Над борами и холмами поднимались белые клубы дыма с грязно-серыми нитями, которые, играя, перекручивал ветер. Синеватая дымка зыбилась над кузнечными горнами, где клокотала зола. Казалось, что дымился весь город. Затем ветер разом донёс до нас ещё отдалённый глухой гул голосов и тяжёлое зловоние от скопища скотины и людей.

– Давно пора, – вздохнул Ойко.

Мы оставили его позади незадолго до того, как нашему взору открылся город. Некоторые прощались с ним так, будто никогда больше не увидят, хотя он в скором времени должен был нагнать нас. Ойко воспользовался передышкой, чтобы перевести дух, судорожно вцепившись руками в копьё. Он не поднимал головы и почти не проронил ни слова. Богатыри улучили момент расставания, чтобы облачиться в доспехи: в бронзовые кольчуги или простые нагрудники, в колоколообразные шлемы, а Троксо надел ещё и диковинные поножи. Они взобрались на колесницы, чтобы прошествовать остаток пути в воинском снаряжении.

Мы проехали последнее лье рысцой. За изгибом реки наконец показалась Аржантата. На холме, возвышавшемся над слиянием рек, город выгнулся гребнем. Издали виднелись только мощная линия укреплений и широкие открытые площадки, примыкающие к стене, выложенной снаружи сухой каменной кладкой. За ней скучилось тёмное месиво соломенных крыш, пышущих сотнями тёплых дымков. По военному кличу короля Тигерномагля прибыли толпы бойцов, и городище распирало от такого наплыва добровольцев. За земляной вал крепость изрыгнула кишащие людьми трущобы, толкотню на загаженной рыночной площади. Над этим снующим муравейником стоял монотонный гул, в котором перемешались крики животных и вопли людей. Пока мы поднимались вдоль излучины реки, он сделался значительно громче, ибо на стенах взвыли медные голоса карниксов. В тот же миг горстка всадников отделилась от крепостной стены и стремглав ринулась к нам, ощетинившись копьями. Троксо и Комаргос крикнули, чтобы мы развернулись к ним правым боком. Дружина лемовисов объехала нас с правой стороны. Троксо, узнавший предводителя всадников, вскрикнул:

– Здрав будь, Таруак! А ты всё так же бьёшь копытом в предвкушении доброй драки!

– Троксо! Ну наконец-то! – обрадовался один лемовис, облачённый в яркую льняную кирасу. – Это, часом, не секванец с тобой? Где это вы, чёрт возьми, шлялись? Битуриги Амбимагетоса прибыли уже три ночи назад! Король ждёт только вас!

В окружении всадников Таруака мы въехали во внутренние дворы города. При виде войска у нас с Сеговезом перехватило дух. Наши два отряда, ещё недавно казавшиеся такими громадными, были в миг поглощены оглушающей сутолокой. В ушах стоял рёв быков, ожидавших кувалды мясника. Мужичьё, понабежавшее из деревень, сновало под ногами лошадей. Перезвон наковален разлетался под ударом молота кузнецов и тележников далеко по округе. Мы вдыхали густой воздух, пропитанный удушливыми испарениями животных, едким запахом пота и раскалённой золы.