Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

– О, ты знаешь, время… Время, оно загадочно… И по одну сторону реки течет совсем не так, как по другую. Сейчас ты убедишься в этом сам.

– Приблизившись к мальчику на три шага, Лесничий мгновенно набросился на него. Он обхватил Уйдгу своими ручищами и сдавил так сильно, что кости захрустели. Мальчик пытался вырваться, как птичка из когтистых лап лисы, но потерял сознание. Лесничий убедился, что тот был ещё жив, прежде чем опустить его в яму. Он усадил мальчика, уткнув лицом в колени. Затем, звучно выдохнув, поднял камень и накрыл им яму. Довольно потёр руки и спокойно вернулся в лес.

Представьте себе, какой ужас охватил Уйдгу, когда тот пришел в себя! Он попытался встать, но упирался в камень. Он рыдал и кричал, но тяжёлая глыба и мрак глиняной темницы заглушали крики. Когда стало трудно дышать, он пытался процарапать наружу лаз, но земля, которую он рыл ногтями, сыпалась на колени и ступни, постепенно погребая его под каменным монолитом, запечатавшим гробницу. Вскоре глыба опустилась ему на шею и лопатки, пригибая спину к согнутым коленям, и тогда в нём вспыхнул такой ужас, от которого защемило бы сердце.

Наступила ночь. Вождь племени хватился сына и забеспокоился. Стал звать его, но тот не откликался. Весть о его пропаже мигом разлетелась по деревне, и всё племя поднялось на поиски мальчика. Увы, совершенно напрасно. Никто и представить себе не мог, что Уйдгу покоился под большим камнем посреди превратившегося в пустошь поля. Отец Уйдгу несколько месяцев упорно искал его. Он уходил всё дальше от селения, совсем забросил свои обязанности, и вырубка леса под пашни прекратилась. Тем годом случился неурожай. Голодные люди стали роптать. Вождь ответил на обвинения жестокостью, подлив масла в огонь. Это стало началом и послужило поводом к вражде, ненависти и распрям. Всё меньше полей обрабатывалось и засеивалось.

– Уйдгу всё ещё боролся под глыбой. Был ли он жив? Или мёртв? Кто знает? Уже много столетий никто не поднимал этот валун. Одно можно сказать точно – Уйдгу был уже не таким, как прежде. Даже под весом огромной глыбы пальцы его всегда тянулись наружу. Его бледные, словно корешки, ногти стали расти; пробились сквозь землю, вытянулись в длинные стебельки и покрылись почками и листьями. Так появились первые деревья Брюгов. Они росли, обвивая корнями камень в надежде сдвинуть его. Но Лесничий время от времени возвращался и обрезал слишком близко подобравшиеся к камню побеги, из-за чего отверженные деревья разрастались всё дальше и дальше. Так и возродился лес в Брюгах.

Деревья отвоёвывали прежние участки. И случилась новая беда: голод и болезни убивали детей и стариков; племя стало вымирать, уменьшалась и территория проживания, потому как деревья угрожающе наступали со всех сторон, сжимая в кольцо границы деревни. Когда отцы битуригов прибыли на эти земли, им не составило труда прогнать последние уцелевшие семьи из жалкого хуторка.

Лесничий же и по сей день живёт в глубине Сеносетонского леса. Иногда он приходит к могиле Уйдгу и расчищает вокруг неё поляну от новых ростков. Тропу, которую он проложил в возродившемся лесу, назвали тропой Лэрма. Тот камень, что стоит в самом конце дороги, всегда влажный и оттого покрыт мхом. Мне случалось приложить ухо к его мягкой поверхности: в недрах земли слышится приглушённое эхо рыданий. Вот почему он называется Плакучим камнем.

Мы сидели на зябкой, обвитой корнями земле, все еще закрыв лицо руками. Эта небылица обрушилась на нас сверху, и мы прочувствовали её всем своим нутром. Под скрип ветвей и шелест листвы деревья вокруг нас неторопливо обменивались какими-то тайнами, в которых крылись угрозы. Моё горло сжалось от яркого и всё ещё живого воспоминания предания, и я словно почувствовал во рту привкус сыпучей земли, ощутил шершавость коры чёрных деревьев и увидел груду костей. После этого сказа Суобносу больше никогда не приходилось напоминать нам о том, кто обитает в лесу. В тот день мы отказались от мысли заходить в чащу.

Тем не менее мы не перестали слоняться по лесу. Более того, не прошло и трёх лун, как мы наконец увидели, на кого охотились. Однажды, когда мы шли через Великие Фолиады, Блэдиос вдруг рванул вперед, задрав морду и навострив уши. Появление волка нас удивило – даже когда он бродил поблизости, то обычно не показывался. И тогда наши взгляды устремились вслед за зверем, и тут мы впервые увидели её.

В лесном сумраке светлая шкура кобылы сразу привлекла наш взгляд. По проходу, расчищенному великими десятирогими оленями, она удалялась прогулочным шагом. На кобылице элегантно восседала наездница. Мы успели разглядеть ослепительной красоты волосы, столь же шелковистые, сколь и грива её лошади, гордо поднятую голову, стройный стан, округлые бедра, неторопливо покачивавшиеся в такт иноходи. Не отставая от кобылицы, беззаботно скакал жеребёнок. Мы стояли завороженные, осознавая, какое видим диво: наездница сидела так высоко, что порой ей приходилось наклонять голову, дабы не задевать высокие ветки. Кобылица была огромной, гораздо больше, чем приземистые кельтские лошади; в холке, наверное, выше их на целую пядь!

Суобнос шикнул на нас, приставив палец к губам. Он был так взволнован, что никак не мог унять дрожь в руках, и забавно вращал глазами. Мы ринулись вдогонку за таинственной наездницей. Поскольку лошадь шла неспешным аллюром, мы надеялись без труда быстро её настичь. Но это оказалось не просто: сквозь ветви деревьев, преграждавших путь, мы видели, как она удаляется от нас всё дальше и дальше. А потом, без особой спешки, очаровательная незнакомка свернула с просеки и скрылась в чаще. Мы потеряли её из виду. Жеребенок на миг остановился, повернул к нам свою красивую мордочку, вздёрнул хвостом, а затем одним прыжком растворился в листве.

Суобнос проклинал всё на свете и приказал нам броситься в погоню. Огромными прыжками перемахивая через кусты, впереди нёсся Блэдиос. В мгновение ока мы оказались там, где незадолго до этого исчезла всадница. След был ещё свежим, на рыхлой почве виднелись четкие отпечатки копыт, а на уровне головы ветки были поломаны. Странница с лошадью и жеребёнком исчезли. Блэдиос нюхал воздух и землю своим чутким черным носом и неопределенно махал хвостом.

– Она, должно быть, умчалась галопом, чтобы так быстро скрыться из виду! – воскликнул я.

Бродяга расстроенно пожал плечами.

– Зачем ей это, – пробормотал он. – Нет никого быстрее великой кобылицы.

– Кто это? – спросил мой брат. – Это Эната?

– Конечно же, нет! – проворчал Суобнос. – Где бы она достала такую лошадь!

– Тогда кто же это?

Старый бродяга ничего не ответил, лишь пробурчал себе что-то под нос, но этого нам было совсем недостаточно! Мы наконец поняли, что наш спутник и правда искал кого-то, и это внезапное таинственное появление вдохнуло жизнь в призрак, за которым так долго гонялись. Мы сгорали от любопытства. Хотя Суобнос делал вид, что ничего не слышит, мы допекли его своим нытьём: «Кто это? Кто это? Кто это?» – настолько, что в конце концов он не выдержал и выпалил: «Это моя жена!»