Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

– И это страшнейшее преступление, – вздохнул Альбиос. – Никто не поймёт тебя, если ты не накажешь его… И всё же тут не всё так просто. Казнив пророчицу, которая ошиблась в предсказании, Белловез поступил по обычаю. И случилось это далеко за пределами Света. С одной стороны, я не уверен, что в этом случае ты уполномочен вершить над ним суд, с другой – можно ли вообще говорить об убийстве, когда речь идёт о человеке, ранее умершем?

Альбиос пожал плечами.

– В действительности, – подытожил он, – у тебя на руках есть доводы как на приговор, так и на оправдание мальчугана. Но суть вопроса заключается не в этом. Корень проблемы кроется во взаимной ненависти, пожирающей вас обоих. Коли пощадишь Белловеза, а злоба по-прежнему будет глодать его душу, это может привести к потере твоего королевства. Если же предашь племянника казни, движимый не правосудием, а жаждой мести, то и это повергнет твоё королевство в крах. Однако, всемогущий владыка, я повторюсь: я не прорицатель. Я умею лишь затрагивать струны человеческих душ, но мне не дано постичь их тайны. Я не ведаю, что превозобладает в глубине ваших сердец. Тем не менее позволь обратить твоё внимание на ещё один важный момент. Он пришёл к тебе сам. Ты должен это учесть.

Амбигат с некоторой удовлетворённостью склонил голову. Затем, не без доли ехидства в голосе, спросил, указав на меня подбородком:

– А ты, юнец, сам-то что думаешь?

– Я не могу умереть здесь. Мне это не дозволено. Если хочешь заполучить мою голову, мне придётся убить тебя.

Король ухмыльнулся и фыркнул: «Упрямый баран!»

Он резко поднялся. Непроизвольно я сжал в руке копьё. А он отошёл на несколько шагов и встал в стороне, разминая ноги и потягиваясь.

– Нельзя сказать, что вы оба облегчаете мне задачу! – процедил он сквозь зубы.

Он стоял, созерцая грозные тучи и королевство, погрузившееся во власть ночи. Небосклон утопал в дождливых сумерках, а горящие вдали огни Аварского брода становились всё различимей. Амбигат с восхищением любовался этими унылыми просторами. Быть может, он искал у них совета, того, который не сумели дать ему мы.

– Довольно! – внезапно решился он. – Пора расставить всё по местам!

Повелительным тоном он окликнул воинов. В долине, окутанной сгустившимся мраком, встрепенулся отряд. Всадники рассыпались по склону холма и стали взбираться.

Если я и должен был что-то предпринять, то именно в тот момент. Я ещё успел бы проткнуть копьём сердце Верховного короля. Успел бы распихать псов, скатиться по кургану и запрыгнуть в повозку. Шансы уйти от своры гончих и такого числа всадников были невелики, но они и вовсе свелись бы к нулю, если бы я ждал появления битурижских воинов. Сумариос, конечно же, бросился бы мне на помощь, но наверняка сгинул бы в этой заварухе. Я должен был принять решение. Рука сжала в кулаке оружие.

Альбиос бросил на меня испуганный взгляд, но промолчал. Он не стал предупреждать Верховного короля о возможной опасности. Амбигат же в ожидании своих воинов продолжал стоять ко мне спиной. Как расценить его поведение? Как неосознанное? Умышленное? Пренебрежительное? Вполне возможно, это был вызов. Он сделал верный расчёт. Нанести ему удар исподтишка было бы бесчестно. Я хотел уже было окрикнуть его, вынудить его повернуться ко мне лицом, однако это ничего бы не изменило. Внутренний голос подсказывал мне, что он откажется от поединка. Ему не нужно мериться со мною силой, чтобы показать свою значимость. Мне остался лишь один способ доказать, что я унаследовал закалку своего отца, и что я с ним наравне. И я разжал кулак.

Всадники поднялись уже почти до самой вершины. Сквозь шум ветра до нас доносились теперь голоса и тяжёлый стук копыт. Я ждал, ждал бесстрашно, покорно, ждал с тем же смирением, с которым Саксена встретила меня, когда я предстал перед ней с мечом в руке. Той ночью она не спала. Она готовилась. Что-то в её спокойствии напомнило мне достоинство, с каким Ойко держался на пиру в Аржантате. Она прекрасно знала, что должно было случиться: и не только о своей смерти, но и о том, что будет дальше.

Прибывшие воины отрезали мне все отходные пути к повозке. Они обступили курган. Стало настолько темно, что я с трудом мог их различить. Меня окружало полчище мертвенно-бледных лиц. Лишь наконечники копий и бляхи конских сбруй ещё улавливали призрачный свет дня.

– Донн, – рявкнул Амбигат. – Принеси мне ножницы и бритву.

И только когда старый солдур поднёс ему инструменты, король повернулся ко мне.

– Не вставай, – приказал он. – И, если не хочешь лишиться ушей, сиди смирно!

Король стал позади меня. Он принял решение, и моя судьба была определена. Амбигат нещадно намотал на кулак мои длинные волосы. Железные лезвия сошлись прямо у затылка, голова подалась назад, и на душе внезапно полегчало. И вот король вновь взялся за мою голову, и снова заскрежетали большие ножницы. Я видел, как ветер подхватывал мои детские пряди. Они изящно распутывались и устремлялись в сумеречную высь. Даже будучи обнаженным, я не чувствовал себя настолько нагим, как тогда.

Но в ушах стоял не только скрежет ножниц. Я слышал откровение, которое каждую ночь повторяла мне Саксена. Когда все засыпали, когда сон смыкал мне веки, она начинала ворочаться на дне моей сумки. Своим сгнившим языком и ссохшимися губами она что-то шептала. Беззвучным голосом она снова и снова повторяла свои последние слова.

– Это ещё не конец, – говорила она.

Это был ещё не конец.

И по мере того, как дядя остригал меня, по мере того, как я становился воином, я словно постигал суть того, что галлицена пыталась мне предсказать.

Это был ещё далеко не конец.

На самом деле всё только начиналось.

Кратер – древнегреческий большой сосуд для смешивания вина с водой – глубокая чаша с двумя ручками из глины, реже – из металла или мрамора.

В понимании кельтов Небо, Море и Земля – это три независимые области и одновременно три части единого Мира.

«Век» у кельтов исчислялся шестью пятилетними циклами, или тридцатью солнечными годами.

Бог Цернунн – в мифологии кельтов бог леса и диких животных и бог изобилия. В аспекте Подземного Мира Цернунн – Тёмный человек, Бог, который живёт в доме под Холмом и является владыкой подземного царства, связанным с циклами умирания и возрождения природы.

Гражданское исчисление протяжённости года заключалось между одним и последующим праздником божества Тара, т. е. от ноября до ноября, и часто год именовался «зимним», поскольку праздник Тара начинался в первых числах самэна (зимы).